— Рад тебя видеть, Алексей Алексеич. (О, это небывалое «ты»! Час от часу не легче!) — Прежде чем займемся делом, хочу сказать тебе сразу, в порядке самокритики. Сам знаешь, самокритика — высшее качество большевика. Так вот, скажу тебе сразу: сомневался. Не очень верил в твои предположения. Считал, попахивают они авантюрой. Каюсь! Каюсь и поздравляю.
В кабинет вошел Петр Фадеевич. На его профессорском сухощавом лице играла легкая ироническая полуулыбка, заметно улыбались и глаза за стеклами роговых очков. Он молча пожал мне руку.
— Садитесь, Петр Фадеич, на мое место, — сказал Лисюк. — Только временно! — сострил он. — Я вот говорю тут Алексею Алексеичу, что не очень верил в его затею. Критикую себя за это. А он молодец! — Начальник ласково ткнул меня в грудь. — Такую берлогу разворошить! Большой успех управления. Уверен, что и Москва так оценит.
Нилин лукаво и всепонимающе глянул на меня.
— Только начали ворошить, товарищ начальник, — сказал я. — Полагаю, еще солидный хвост потянется.
— Скромничаешь, Алексей Алексеич, — благодушно отмахнулся Лисюк. — На комплименты напрашиваешься. Может, какое-нибудь охвостье еще гуляет. Ничего! Возьмем главных — они нам и всех остальных укажут.
Я всполошился.
— Нельзя их сейчас брать, товарищ начальник. Поднимем переполох, центр организации упустим. А Штурм и другие, они ведь могут верхушку и не знать. Нельзя, нельзя пока никого брать. Все равно они у нас в руках. Поводим их на длинном поводке.
Лисюк нахмурился.
— Слушай, Алексей Алексеич, за то, чего ты добился, — спасибо. Но надо иметь скромность. Не распалилось ли в тебе честолюбие? Мало тебе шпионской организации на судостроительном Заводе? По-твоему, это — охвостье? Что ж тогда центр? Опять воображение тебя подводит. Брать надо эту компанию — и точка. Закрывать дело. Рапортовать в Москву.
Я взял себя в руки и подробно доложил суть дела: напомнил о письме германского посольства, о том, что покуда нам так и неизвестно, к кому приезжали Грюн и Вольф.
— Да к твоему Штурму и приезжали, — пренебрежительно махнул рукой Лисюк, — Не только Захарян, да и ты проморгал контакты.
— Разрешите мне, Семен Афанасьевич, — деликатно вмешался Нилин. — Мне кажется, надо прислушаться к тому, что докладывает Каротин. Видите ли, поездки Грюна и Вольфа только для контактов со Штурмом не выглядят целесообразными. Зачем? Линия связи с Москвой и Одессой налажена, документы поступают. Для чего же ездили туда Грюн и Вольф? С кем встречались? Неизвестно. Этого мы еще не установили. А встречи, есть все основания полагать, были немаловажными. Смерть Богдана после ночной поездки в Нижнелиманск — разве этого мало?..
Надо отдать справедливость Лисюку: Нилина он слушал обычно не перебивая — уважал.
— Это все рассуждения, умозрительный ход мыслей, так сказать, — продолжал Нилин. — Но есть и еще факт. Мой источник, который много лет вращается в здешних немецких кругах, только что информировал меня о следующем. В свое время, еще в годы мировой войны, ему было известно о существовании человека, который, по его соображениям, был резидентом германской разведки в Нижнелиманске. Фамилия резидента была не то Вермель, не то Вернер, не то Вегнер — источник точно не помнит.
На меня пахнуло жаром, словно я раскрыл дверцу русской печи.
— А может, Верман?
— Может быть, — спокойно согласился Нилин, — я же говорю, что источник не помнит. Но вот что он знает твердо: этого человека называли «Швейцарцем».
«Швейцарцем?! Вот в чем дело — не немец, а швейцарец...»
— Что это вы так побледнели, товарищ Каротин? — спросил Нилин.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.