— Степан, ты б пошел в сени: может, кто слушает нас.

Богданов усмехнулся, пожал плечами и вышел.

— Ты что, не веришь ему? — спросил Коля.

— Почему не верю?.. Верю... Если б не верил — не пришел. Просто сейчас надо вдвоем подумать, что это значит.

— Ты как считаешь?

— Я только начну об этом думать, сразу на Анюте замыкаю. Я у нее последнюю неделю жил, у Войтеха, пасечника. Она, знаешь, как песенка, легкая такая, веселая, нежная. Утром встанет — глазищи громадные, припухли со сна, ямочка на щеке, как у младенца. Я, знаешь, просто физически боль испытываю. Мужика можно пытать болью, это не страшно. Девушку позором могут замучить. Мне иногда страшно делается: живут на земле люди — все по одному образу и подобию созданы, и недолго, в общем-то, живут, а поди ж ты, тюрем понастроили, пытать друг друга выучились, стреляют друг в друга, детишек делают несчастными... Какую ж еще им правду надо всем рассказать, чтоб наступило братство под этим небом?

— Сначала надо повесить Гитлера.

— Понимаешь, каждая новая жертва сама по себе делает еще большее количество людей обреченными: пепел Клааса стучит в сердце.

— Ты что это? Против того, чтобы Гитлера вешать?

— С ума сошел! Я не об этом. Да и потом, Гитлер, по-моему, не может считаться человеком. Человек может ошибаться, делать глупости, оказываться невольным виновником несчастий, но человек — нормальное двуногое позвоночное, получившее в дар возможность осознанно рассуждать и проводить в жизнь руками задуманное им, — такой биологический вид не имеет права обосновывать физическое уничтожение себе подобных только потому, что у этих ему подобных, например, курчавые волосы, с горбинкой нос или страсть к таборной жизни. Гитлер — это патология. Войну мы уже выиграли. Как дальше будет жить мир — вот о чем я. Знаешь, я отношусь к той категории людей, для которых жертва — это не повод слезливо вспоминать прошлое, а шок, заставляющий думать, как будет дальше, как будет в том мире, ради которого наша Анюта сейчас обречена на мучения.

— Что-то тебя в минор потянуло, Вихрь...

— Говорят, страдания делают человека черствым... Не знаю... Наверное, это не совсем так. Страдание прежде всего калечит психику. Человек, прошедший страдание, делается иным, отличным от тех, ному выпало счастье просто сеять, строить или высчитывать. Я в сорок втором в Кривом Роге расстрелял одного человека... Он был у гестаповцев агентом. В газетенке пописывал. Вильна Вкрайна, проклятые москали, жидивская коммуна... Словом, все как полагается... Большой джентльменский набор. Одно б дело — просто пописывал, а то играл в националиста-антигитлеровца. Несколько наших клюнуло, ну и погибли в тюрьме. Я к нему пришел, а у него двое близняшек, душеньки такие, просто ангелочки. Волосики длинные, вьются, мордашки розовенькие, играют себе в углу, щебечут. И жена на сносях. Я как увидел все это, у меня даже горло перехватило. А он, сволочь, назначил свидание трем мальчишкам-студентам из патриотической группы: они у нас на сводках Совинформбюро сидели. Значит, не убей я его сейчас, завтра трое наших пареньков будут висеть в камере пыток. И знаешь, что страшно: я даже про тех, кого он продал, тогда не думал. Я думал о тех, кого он продаст, а видел его близняшек. Когда мы с ним вышли, он на колени упал, мычит и всё повторяет: «Детки у меня, детки, сиротами останутся, пощадите ради деток, я вам отслужу... Детки, они-то не виноваты, что у них отец слабым оказался...» Я потом три ночи не спал, все лицо его видел перед глазами у себя.

— Ты ее любишь, Вихрь, — тихо сказал Коля, — я понял тебя.

— Ладно. Давай будем думать про твоего эсэсовца. Люди Седого узнали, что он очень большая фигура.

— Такого типа, видимо, надо либо гробить, либо воровать. Таких нельзя пропускать мимо.

— Видимо, так. Но это разные вещи — воровать его или уничтожать. Ты «Французскую» гостиницу хорошо знаешь?

— Знаю.

— Туда имеют право входа цивильные?

— Я пройду.

— Не хвались, едучи на рать...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• 15
• 16
• 17
• 18
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.