Первое утро

— Согрей, — сказала она, и он понял, что она тоже не знает, что дальше, и тоже боится стать другой.

Чайник вскипел быстро, он принес его в комнату и долго искал, на что поставить, поставил на перевернутую тарелку и достал из шкафа чашки.

Она присела, расправив платье, к столу, посмотрела, как он наливает чай, взяла ложечку и вдруг положила ее на блюдце, встала и подошла к полкам с книгами.

— Паустовский, — прочитала она на корешках, — Куприн, Шолохов, Бунин, Чехов, Уэллс, Грин. — Она давно знала все его книги, но сейчас как будто впервые увидела их. — Саша, ты будешь читать мне вслух? «Золотую цепь» и «Остров доктора Моро»?

— Буду, — сказал он. — Садись.

Она не хотела чаю, он это видел. И он тоже не хотел. Он закурил и бросил папироску, когда начал гореть картон.

— Поздно. Половина второго. Я постелю.

Она не ответила, перелистывала журнал на письменном столе, повернувшись к нему спиной.

Он засуетился, выдвинул ящик шкафа, где лежали простыни. Они были холодные и скользили в руках. Он стелил на диване, а она все стояла у стола и медленно перелистывала старый «Огонек». И он так же медленно взбивал подушки, подтыкал свесившийся конец простыни, поправлял одеяло и никак не мог сказать, что все готово.

— Уже? — спросила она вдруг каким-то чужим голосом и, не глядя на него, стала раздеваться. И ему стало неловко, нехорошо от ее чужого голоса, от неуверенных движений, оттого, что она никак не могла расстегнуть кнопки на спине свадебного платья. Он подошел, протянул руки, хотел помочь, но она передернула плечами и не то приказала, не то попросила:

— Оставь. Я сама.

И он тоже попросил:

— Может, я выйду?

Она не успела ответить, нырнула головой в белые складки и оказалась перед ним в длинной бледно-розовой рубашке, тонкая, теплая, с убегающими в сторону глазами, со слегка растрепанной прической. Бросила платье на спинку стула, прошла к дивану и села на край.

Он отошел к окну и отдернул занавес.

Отблески береговых фонарей сжимались и растягивались в черной невской воде. Дома на той стороне были построены из темноты и световых квадратиков. Город плыл в ночь необычно четкий и необычно красивый, как бывают красивыми спящие люди, когда успокаиваются и когда черты лица становятся мягче. Была необычной и ночь, и идущие под окном вдоль парапета фонари, и занавес из цветного штапеля, который он придерживал рукой. И это кафе на Старо-Невском, куда они — пять человек — пришли сегодня, нет, уже вчера вечером, и Алешка Тихонов объявил всем, кто сидел в зале: «Товарищи, вот это жених и невеста. И мы решили устроить свадебный ужин в этом кафе, потому что у нас ни у кого нет большой квартиры. И мы просим всех быть нашими гостями». И сначала — тишина, а потом вдруг аплодисменты, и кто-то крикнул: «Молодцы! Вот это по-космически!» И он и Галя знакомились с людьми, которых раньше никогда не знали, принимали поздравления, краснели до горячих мурашек на щеках от криков «горько!», и все качалось, и уплывало, и откуда-то появился оркестр-квартет, и цветы, и какой-то поэт, забежавший на чашечку кофе, поправил распустившийся узел галстука, прочитал хорошие стихи и остался до конца.

— Галка, было хорошо, правда? — спросил он. Она не ответила.

Он оглянулся. Она спала, подобрав под голову одеяло, подтянув под рубашку ноги, утомленная днем беготни, мельканием лиц, трудными и неожиданными впечатлениями. На диване в тесной комнате спала обыкновенная Галка. И он тоже вдруг ощутил себя обыкновенным, как всегда. Он отыскал еще одну простыню, накинул ей на плечи, погасил верхний свет и включил настольную лампу. Лицо у Галки стало совсем девчоночье, верхняя губа легонько приподнялась, пальцы руки, подложенной под щеку, вздрагивали. Он смотрел на нее долго. Потом придвинул к себе стопу «Огоньков» и стал их осторожно листать, разглядывая фотографии, чувствуя, что никогда еще в комнате не было так уютно и спокойно.

Утром, когда она еще спала, он ушел из комнаты. Стоял в сумеречной, безоконной прихожей, поглаживая холодный велосипедный руль, и прислушивался. Стучал будильник. Город уже просыпался, жил и звенел, набирая скорость. Снизу, с набережной, доносился шорох пробегающих автомобилей.

И скоро он услышал, как проснулась она. Басом гукнула пружина в старом диване, зашелестела простыня. Галя зевнула и спросила глуховатым голосом, растягивая слова: