Да, Минцу было трудно, пожалуй, труднее чем другим. Вскоре после революции в крошечном домике, затерянном на одной из аллей Петровского парка, он отвоевал небольшую комнату под лабораторию. Некоторые его опыты казались ненужными и дикими. В полной темноте вдруг вспыхивали приборные доски. И перед испытуемым летчиком мелькали на экране «цели»: вокзалы, мосты, склады. Своевременное нажатие телеграфного ключа означало успешное бомбометание. А вокруг кабины лихорадочно мигали лампочки — «разрывы» зенитных снарядов. Минц придирчиво изучал быстроту реакции будущих летчиков, «коэффициент боеспособности». Он требовал строжайшего медицинского отбора и сам был беспощаден в выводах.

Теперь мы знаем, что Минц во многом заблуждался, но он успел сделать главное — добился создания большой лаборатории авиационной медицины. Туда пришли работать Добротворский, Аполлонов, Стрельцов. Эти имена — три вехи в истории «крылатой медицины».

Н. Добротворский. У этого человека была нелегкая жизнь, его преданность авиации испытывалась пристрастно, а порой и сурово. Но он оставался ей верен, покидая лабораторию, работая санитарным врачом и потом, когда в первые дни войны попросился добровольцем на фронт.

В иностранных журналах и книгах по авиационной медицине вы не встретите этой фамилии. А между тем Добротворский был первым в мире врачом, совершившим большой перелет с научными целями, врачом-летчиком. Это он составил первое советское руководство по авиационной медицине «Летный труд».

«Авиационные врачи сами должны быть годными для прохождения летной подготовки и уметь переносить вредные воздействия полета. Личный опыт в летном деле необходим для того, чтобы правильно расценивать все медицинские проблемы», — напишет много лет спустя знаменитый американский авиаврач Г. Армстронг.

Добротворский первым перекинул прочный мостик между врачами и воздушными асами. Он опередил даже блестящих братьев Дирингсхофенов, создателей немецкой центрифуги, как опередил их в изучении ускорений. Потом очень многие врачи фиксировали свои ощущения, бросая самолеты в головокружительные пике и крутя в небе рискованные сальто. Но Добротворский был первым.

В ноябре 1935 года мир приветствовал покорителя высоты, прославленного летчика-испытателя В. Коккинаки. Он поднял самолет на 14 575 метров. Это было большое торжество — торжество человеческого мужества, победа конструкторов. И еще это была победа скромного авиационного врача А. Аполлонова.

Появившись на заре воздухоплавания, проблема кислородного голодания все обострялась с вторжением в высоту. Каждый километр воздушного океана готовил человеку все более грозные сюрпризы. «Крайние границы выносливости, после которых следует потеря сознания и смерть: 7 тысяч метров — 8 минут, 10 тысяч метров — минута, 15 тысяч метров — 15 секунд» — вот бесстрастное свидетельство справочников.

Врач Аполлонов посвятил жизнь борьбе с невидимым врагом — гипоксией, кислородным голоданием. На протяжении четверти века ни один отечественный кислородный прибор не миновал его строгой проверки. С прибором Аполлонова достиг Коккинаки рекордной высоты, с этим же прибором шли в бой во время войны наши летчики.

Тысячи опытов в барокамере, а пока ее не было — в обычной бочке, из которой выкачивался воздух. Сотни дерзких экспериментов на себе. И как результат — новое улучшение в кислородном оборудовании высотников.

Вместе с В. Стрельцовым и X. Гурвичем Аполлонов тщательно готовил к полету экипаж стратостата «СССР-1», достигшего огромной по тем временам высоты — 18 600 метров. Это был кропотливый труд, часто рискованный, всегда тяжелый. В барокамеру входили вчетвером: двое стратонавтов и двое врачей — или вшестером: трое стратонавтов и трое врачей. Когда разрежение в камере достигало больших «высот» и концентрация углекислого газа и влаги становилась критической, на участников «полета» наваливалось удушье, в голове шумело, перед глазами плыли яркие круги. Врачи тем не менее вели подробные записи, измеряли пульс, давление крови, количество вдыхаемого воздуха. Это не было подвигом, это была их работа.

Когда-то верхом мечтаний человека было оторваться от земли. Значительно позже он задумался: а нельзя ли «подняться», не отрываясь от земли? Поль Бэр, забравшись под герметический колокол, «поднялся» выше «Зенита». Этот колокол и был первой в мире барокамерой. Казалось бы, достоинства ее неоспоримы. Но Владимир Владимирович Стрельцов затратил немало усилий, прежде чем в наших крупнейших лабораториях и на аэродромах появились барокамеры. Многие сомневались: нужны ли эти громоздкие и дорогие штуковины?

Барокамеры оказались необходимы. В них, отбросив устаревший «мешок Флэка», проверяли кислородную выносливость будущих авиаторов. В них изучали изменения, происходящие в организме на высоте. В первой такой камере Стрельцов за три года до полета Коккинаки «поднялся» на 13 тысяч метров и на себе определил характер высотных болей. А через год после своего ученика в такой же барокамере «поднялся» на 12 тысяч метров академик Л. Орбели. Выясняя «резерв времени» на этой высоте, Орбели не воспользовался кислородом до полной потери сознания. Тяжелые последствия эксперимента не изгладились и через неделю. Но это не помешало академику провести аналогичный опыт в отсеке подводной лодки. Опыт, как и в первый раз, закончился глубоким и длительным обмороком: гипоксия никому не давала поблажек.

В тридцатых годах Стрельцов становится во главе советской авиамедицины. Уже тогда, предвидя бурное развитие авиации, он требует создать специальный институт авиационной медицины. Работы Стрельцова были смелы и разнообразны. Он придал нашей авиамедицине павловское направление, которое и сейчас сохраняет ей ведущее место в мире: наши врачи изучают организм летчика в его целостности, с упором на «главный пульт» — центральную нервную систему. Успехи, достигнутые на этом пути, не раз подтверждались на практике. Но порой это подтверждение приходило довольно трагически.

В самом начале 1934 года с заснеженного подмосковного аэродрома стартовал стратостат «Осоавиахим-1». На глазах летчиков и корреспондентов гигантская груша лениво скрылась в облаках. Через некоторое время пришла первая радиограмма: «Говорит «Сириус». Высота — 15 тысяч метров по альтиметру. Внизу сплошная облачность. Определить направление полета невозможно». Радиограммы передавал пилот П. Федосеенко. Кроме него, в гондоле находились двадцатитрехлетний талантливый аспирант Ленинградского физико-технического института И. Усыскин и конструктор- аэростатов А. Васенко. Через час после взлета радист принял еще одно сообщение: «Говорит «Сириус». Высота — 19 тысяч...» И еще через час знакомый голос Федосеенко прорвался сквозь шумы и дальние разряды: «Высота по альтиметру — 20 600 метров. Штурмуем двадцать первый километр...» Потом «Сириус» замолк и больше не откликался. Напрасно взывал с аэродрома радист: «Сириус», «Сириус», я «Земля», почему не отвечаете?» Во второй половине дня машины с организаторами полета и корреспондентами устремились в Коломну, где должен был приземлиться стратостат. До вечера сидели в томительном ожидании. Потом из- Москвы сообщили, что «Осоавиахим-1» потерпел бедствие почти в пятистах километрах от столицы, у деревни Потиш-Остров. Заграничные недоброжелатели поспешили по-своему прокомментировать этот рекордный, но трагический полет: «Катастрофа была неизбежной... Полет не был подготовлен...» Срочно стряпались панические радиограммы, якобы полученные со стратостата. Что говорить, ленинградские авиаврачи, готовившие экипаж «Осоавиахима», пережили нелегкие часы, пока специальная комиссия выяснила причины катастрофы. Может, что-то не было учтено и жизнь стратонавтов оказалась в опасности? Отказали кислородные приборы? Испортились поглотители углекислоты?

В погнутой от удара о землю гондоле среди обломков приборов члены комиссии обнаружили обледеневшие комки бумаги. Это оказались записи Васенко. Последняя из них была сделана в 16 часов 14 минут, на высоте 12 тысяч метров. Часы Васенко, найденные в гондоле, остановились на 16 часах 23 минутах. Значит, за девять минут до катастрофы экипаж. еще был жив и здоров и, вероятно, не подозревал об опасности.

Тщательное изучение записей помогло найти истинную причину гибели стратостата.

На высоте 18 тысяч метров газ, нагретый солнцем, полностью занял оболочку стратостата. Чтобы подняться выше, Федосеенко сбросил балласт. Записи подтверждают, что «Осоавиахим-1» достиг неслыханной высоты — 22 тысяч метров. Но отважная тройка не учла, что газ, не находя больше места для расширения, стал стравливаться в пространство. Когда же стратостат пошел на снижение, солнце уже было низко, от холода оставшийся газ сжался, и гондола стала стремительно падать...

Потом за изучение записей Васенко засели врачи. И еще раз подтвердилось, что экипаж стратостата чувствовал себя хорошо. Ленинградские врачи справились со своей задачей.

Так порой полеты, закончившиеся трагически, все же становятся победой, еще одним шагом вперед.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.