В багряном свете зари напряжение но искрились истребители. Казалось, машины не стоят, а по-орлиному неуклюже и гордо расхаживают по огромному полю, чуть распустив в нетерпении крылья.

— Ну, мне пора, — сказал мой собеседник, — еще ведь надо переодеться...

Через несколько минут они шагали вдвоем по серым плитам аэродрома, большие и неловкие в высотных костюмах.

Самолет жадно кинулся вверх.

— Два g, три g, — машинально считала я и подумала, что Георгий, мой недавний собеседник, сейчас, наверное, включает свои медицинские приборы. Он авиационный врач, специалист по перегрузкам. Понадобилась человечеству и такая профессия. Уже давно, лет сто назад. Нет, пожалуй, меньше...

Разве скажешь сейчас, кто первый, в обиде на себя и бога, исступленно крикнул в небо: «Хочу летать!» Наверняка еще пещерный человек дремуче и яростно завидовал звероящеру, реявшему над плаунами. Потом появились легенды о ковре-самолете, о летающем Вишну, о птицеподобных народах. «Высь небес испытал храбрый Дедал, крылья себе привязав — дар не людей, но птиц... Нет для смертного трудных дел, нас к самим небесам гонит безумие...» — так воспоет в своей оде Гораций легендарный полет Дедала и Икара. Но пройдет еще много веков, прежде чем рельеф крылатого Дедала на флорентийской колокольне поразит юношу да Винчи и он, забыв на мольберте юных мадонн, создаст первый в мире чертеж летательного аппарата — геликоптера.

И еще понадобится три века, чтобы полуграмотный рязанский «летописец», засветив сальный огарок, написал: «1731 Года в Рязане при воеводе подъячий нерехтец Крякутной фурвин зделал, как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, от него зделал петлю, сел в нее и нечистая сила подняла его выше березы и после ударила о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив. Его хотели закопать живого в землю или сжечь, но потом выгнали из города, и он ушел в Москву». И вот в то время, как по разбитой обозами дороге плетется в «белокаменную» преданный анафеме первый на земле воздухоплаватель, во Франции еще не помышляют об открытии братьев Монгольфье, которым пять десятилетий спустя летающий шар принесет бессмертие.

Шар Монгольфье откроет человечеству небо. Человек обретет то, к чему стремится, — ощущение своего могущества. Это чувство в следующем веке омрачат два известных ученых — Глешер и Коксвелл. Вернувшись из полета, они сообщат, что на большой высоте вдруг стали терять сознание и только случайность спасла их от смерти.

Так со светлым ощущением неба свяжется предчувствие неведомой болезни, подстерегающей человека наверху. Возникнет и формула, сильно отдающая фатализмом: «Всякий прогресс оплачивается: человек платит дань за каждый свой подвиг».

В эти годы, чуждый всякому фатализму, под герметический стальной колокол войдет профессор Сорбонны Поль Бэр — бывший инженер, бывший юрист и, наконец, врач. Его ассистенты начнут выкачивать из-под колокола воздух. «Я прошу обратить внимание на дрожание мышц и чувство умственного расслабления, которое появляется у меня при уменьшении давления до 420 мм, что соответствует давлению атмосферы на вершине горы Монблан; в это время я был не в состоянии с карандашом в руках умножить 28 на 3», — отметил Бэр. И, уже теряя сознание, он поднес к лицу трубку от кислородного баллона.

«Болезнь неба» ретировалась от нескольких глотков кислорода. Любителям мистической романтики не очень хотелось этому верить. Тогда в лабораторию врача пришли Сивель и Кроче-Спинелли, известные естествоиспытатели. Они убедились на себе в правильности выводов Бэра, не догадываясь, впрочем, что вскоре им предстоит подтвердить эти выводы... своей смертью.

Ясным апрельским утром 1875 года в небо поднялся воздушный шар «Зенит». В его корзине расположились Кроче-Спинелли, Сивель и опытный пилот профессор Тиссандье. С ними были приборы для измерения давления, температуры и влажности воздуха. «В час двадцать минут, — записал Тиссандье, — я действительно дышал смесью воздуха и кислорода и находился на высоте 7000 метров. Я чувствовал, как все мое существо, уже угнетенное, сразу ожило под влиянием этого укрепляющего средства...» Но, увлеченные своими наблюдениями, потрясенные красотой пронизанных солнцем перистых облаков, хозяева «Зенита» забыли о наставлениях Поля Бэра. Кислородные баллоны оставались почти нетронутыми. Причина этой легкомысленной забывчивости крылась и в чистой физиологии. «Когда вы приближаетесь к высоте 7 500 метров, — писал Тиссандье, — тело и дух как-то постепенно, мало-помалу и совсем незаметно для вас... начинают слабеть. Вы не испытываете никакого страдания; наоборот, вы чувствуете даже какое-то внутреннее довольство...» Наступает то самое «опьянение высотой», которое нередко приводит к обмороку и смерти. Так случилось с экипажем «Зенита». Лишенный управления, шар долго парил на огромной высоте, пока, очнувшись на несколько секунд, Тиссандье не дотянулся до клепаной веревки. Когда «Зенит» коснулся земли, Кроче-Спинелли и Сивель были уже мертвы. Тиссандье чудом уцелел, но мало что мог припомнить из второй половины их полета.

Весть о трагедии, разыгравшейся в окрестностях Парижа, облетела весь мир. «Эти борцы науки своею смертью указали опасность подобных путешествий, чтобы другие научились вернее предвидеть эти опасности и избегать их», — писала одна из парижских газет.

Предвидеть опасности, подстерегающие человека в небе, очевидно, мог только врач. Но тогда об этом мало думали. Время «крылатой медицины» еще не настало.

После трагического полета «Зенита» в штурме неба наступило затишье. Впрочем, ненадолго. Снова поднялись ввысь шары воздухоплавателей, чтобы наблюдать, наслаждаться полетом и чтобы однажды под Петербургом, разбежавшись по нагретой солнцем деревянной дорожке, пролетел сто сажен первый в мире самолет.

Потом... потом время бешено ускорит свой бег. Колоссальный рывок от допотопных «фарманов» до космических кораблей уложится в неправдоподобно короткий срок — полвека. И в этот же миг успеет возникнуть, стать зрелой, расцвести «крылатая медицина».

«Волга» несется обратно в Москву. Не глядя, можно сказать, что на спидометре больше ста: |нас прижимает к шоссе.

— Кого же все-таки, — повторяю я, — можно считать первым советским авиаврачом?

— Первым?.. Конечно, Минца. Георгию не хочется расставаться с вынесенными из полета вопросами, но сразу их все равно не решишь.

И он, смирясь, отвечает на мои настойчивые «кто» и «почему».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.