– Есть грех. Там у тебя, у Анны Борхарт в одном месте «пушистые ресницы, как крылья черной бабочки». Подари мне эти «крылья бабочки». На память. Они в романе ни к чему. Чересчур красивы.

Островский расхохотался в трубку.

– Правильно! «Друг Аркадий, не говори красиво». Придется тебе подарить. И мне тут кое-что вспомнилось. Посмотри-ка сцену районного суда в Поддубцах. Там у меня сказано, что судья с большим терпением растолковывал крестьянам дикость учиненного ими побоища. Замени, пожалуйста, «с большим терпением» на «с большевистским терпением». Тут ведь дело идет не о личном характере судьи, а о политике в отношении крестьян.

Так был составлен совместный список стилистических поправок и утвержден окончательно текст романа.

Издание действительно вышло хорошим. Художник Б. Иогансон сделал весьма удачные иллюстрации к роману. Коллектив типографии имени Воровского, где печаталась книга, от наборщиков до корректоров и брошюровщиков, работал с особым увлечением над книгой Николая Островского, стремясь вложить в свой труд всю любовь к писателю.

Островский очень любил книги. Рядом с его комнатой была другая, полная книг. Там на моих глазах образовалась целая библиотека. Одному из товарищей Островский поручил по составленному им списку достать в букинистических магазинах массу книг: русских и иностранных классиков, по географии, экономике, истории, книги, связанные с его работой над романом «Рожденные бурей». Я удивился, что, будучи больным, он может интересоваться такой массой книг.

– Ты не понимаешь. Конечно, сразу я их не прочту. Но я люблю просто подержать книгу в руках. Я ее перелистываю. По моей просьбе мне читают оглавление. Тогда я прошу прочитать ту или иную главу. В общем, я не хуже вас ориентируюсь в книжном море.

У Островского была поразительная память. Не говоря уже о том, что он помнил наизусть целыми страницами свой текст, ему можно было бы позавидовать, как он помнил прочитанные книги, разговоры с людьми, даже оброненные словечки. Как бы смеясь и торжествуя над разгромленным телом, его ум, воля, душа сияли ослепительной жизнью, насыщенной интересами, борьбой, жизнью всего народа. Все находило в нем отклик, и он вмешивался во все. Он был связан с десятками людей. Вокруг него с утра до ночи кипела работа, стрекотали машинки. Он, недвижно лежащий в постели, слепой, парализованный, давал всем вокруг работу, подбадривал, веселил.

Сила характера, которую он проявлял во всем, была совершенно исключительная. От Островского веяло такой бодростью и таким здоровьем, что буквально со второй встречи я уже перестал замечать, что мой собеседник лежит, что его работа протекает в исключительных, тяжелейших условиях.

Однажды я пришел к Островскому утром. Он был очень бледен. Плохо спал. Ночь, видно, не принесла настоящего отдыха.

– Может быть, не стоит работать сегодня? – спросил я.

– Нет, именно работать. И только работать. Ты понимаешь: вот я просыпаюсь и сразу чувствую, как тысячи, мириады болей впиваются в тело. Но я эту тысячу выметаю железной метлой. Я выше болезни в работе. Я презираю ее, я смеюсь над ней. У Алексея Максимовича я читал, что человек должен презирать страдания. Он должен уметь поставить себя выше их. А для этого надо иметь цель.

– Знаешь, что я тебе скажу «по секрету». Человек иногда бывает довольно злым и никчемным существом. Человеком его делает идея. Великая идея коммунизма, борьбы за народное счастье. Я горжусь, что я большевик, член партии. Поэтому я человек и могу жить, как Человек. Я не для красного словца сказал, что я счастлив. Да, я счастлив, и никто не может оценить этого так, как я, потому что я, может быть, больше других знаю и то, что люди считают несчастьем.

На память о наших встречах, о совместной работе Островский подарил и надписал мне свою книгу «Как закалялась сталь». Вытянутой рукой, которая сохранила жизнь только в кисти, он вывел несколько строк синим карандашом на подложенной ему книге. Я храню ее, как святыню...

Я видел Островского потом только один раз, уже в декабре. Я приехал из Сочи. Мне запомнилась эта глубокая, поздняя осень на море. Нескончаемый дождь то и дело принимался лить из низких, холодных туч. Желтые листья лежали на тротуарах, в саду. Ветер раскачивал фонари. И море шумно било в опустевший берег.

В один из тех сочинских Дней я отправился в домик Островского передать Ольге Осиповне привет от сына.

Ольга Осиповна гостеприимно показала весь дом, все комнаты. В лучшей, самой большой комнате с застекленной террасой стояла кровать Островского, лежали на столе его вещи, висели его портреты.

Я рассказал Островскому о своем посещении, передал ему мешочек мандаринов из собственного сада. «Мамины» мандарины его особенно порадовали. Он расспрашивал меня о всех закоулках дома, обнаружил полную осведомленность во всех доделочных работах.

– Погоди, ты еще ко мне летом приедешь. У меня планов на десять лет. Но пятилетку-то я обязан прожить. Я не в шутку думаю померяться со старухой, хотя врачи все время требуют экономии в расходовании сил. А как «экономить»? Ведь сама жизнь – это, как говорится, рискованная вещь. Тут без риска не проживешь...

Да, это была смелая, рискованная жизнь, в которой Островский не жалел себя. И потому его жизнь стала бессмертной.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.