Искатели затонувших якорей

– Вы посмотрите – вспомнил...

– Я действительно вспомнил, только не балладу. Вы уже спрашивали меня как-то, и я ответил, что стихов Оскара Уайльда никогда не читал. Вы просто забыли.

Возле старушки лежало несколько пучков тонкой дранки. Она выдергивала из связки одну-две и, переплетая, прибивала их края к столбам сапожными гвоздиками. Трудно было понять, что она городит: клетку для бабочек или решетку для процеживания воздуха.

Борис долго смотрел на ее сосредоточенную работу, на немощные руки, которые с трудом удерживали молоток, и наконец догадался:

– Я знаю, вы строите Рэдингскую тюрьму.

Старушка опешила. Прежде чем ответить, она хлебнула изрядную порцию крепкого лесного воздуха.

– Нет, молодой человек, – в голосе ее звучала обида, – вы не угадали. Это будет решетчатая беседка.

– Для кого?

– Для всех, кому она будет нужна.

– Стало быть, коммунальное строительство на общественных началах? Это ново, это хорошо!

– Хорошо или нет, это уж я не знаю...

Зинаида Гавриловна почти каждый год приезжала в Зету из Свердловска. Сын ее работал инженером на Уралмашзаводе, а сама она уже четвертый год как вышла на пенсию. Славка и Борис слышали от нее, что сорок пять лет отдала она школе, где начала преподавать еще за год до первой мировой войны. Она, может статься, до сих пор не ушла бы на покой, работала с ребятами, но мешала болезнь. Часто кружилась голова, немели кончики пальцев, началась бессонница. Временами ей казалось, что у нее нарушен центр равновесия – старую учительницу «заносило», как груженую машину на скользкой дороге. Гипертония – болезнь возраста, говорили врачи.

В Зету Зинаида Гавриловна приезжала и раньше. Здесь был относительно сухой климат и удивительный воздух, насыщенный, как говорили, отрицательными ионами. Запах разогретой сосновой коры смешивался с йодистым настоем морских водорослей. Не воздух, а целебная микстура! Старушка и впрямь чувствовала себя тут гораздо лучше. Несмотря на свои семьдесят лет, она каждое утро регулярно делала гимнастику, купалась перед заходом солнца, а в жаркое время отправлялась со своей скамеечкой на берег, устраивалась где-нибудь в тени кустов и обкладывалась книгами, как больной грелками.

В позапрошлом году старая учительница привезла из Свердловска кедровые орешки. Штук двести семян она высадила невдалеке от ручья, что звенел по дну неглубокой балки возле тропинки, ведущей к дикому пляжу, а сто штук – в сосновом бору. Скептики посмеивались: «Уральские кедры на Кавказе? Такого еще не бывало, не тот климат». Но Славка к затее Зинаиды Гавриловны отнесся с должным уважением, хотя и не очень верил в успех предприятия. В результате из трехсот семян взошло и акклиматизировалось три деревца. Пока что они мало отличались от местной сосны, разве что хвоя была подлиннее да погуще. Но это были настоящие уральские кедры – из каждого гнезда росло по пять иголок. Среди южной азалии и дикого винограда они казались полпредами сибирской тайги – маленькие северяне-крепыши.

– Стоило ли тратить силы, – сказал один приехавший на отдых доцент, – если всхожесть составляет всего один процент? Это нерентабельно.

– Но ведь три-то дерева будут расти, – настаивала Зинаида Гавриловна.

– Не забывайте, что кедр начинает плодоносить только на сороковой – пятидесятый год, – снисходительно улыбнулся доцент.

– Зато он родит двести лет, целых двести лет, – продолжала отбиваться Зинаида Гавриловна. Она явно не хотела принимать всерьез доводов своего ученого оппонента. – Об этом написано во всех учебниках.

Что оставалось доценту? Он пожал плечами и пошел принимать солнечные ванны. Все, что противоречило элементарной логике, вызывало у него досаду.

В прошлом году старушка купила у лесника несколько пачек дранки и решила соорудить беседку над морем, в самом неожиданном месте. Но дранка оказалась дубовой и кололась, когда в нее вбивали гвозди.