Люлю, Виола и Хемингуэй

О Ремарке мы все сказали, что он много пишет о коньяке и что он в чем-то похож на того, как его, в общем, который написал про женщину-пьяницу в Испании и про то, что там дерутся с быками. А потом Бено стал рассказывать свои парижские впечатления.

Начал он с того, что спросил меня, бывал ли я в Париже.

– Нет, – смущенно ответил я.

– Помните, девочки, по дороге из Стокгольма в Копенгаген мы заехали в Париж?

Девочки помнили.

– Ну и что там? – Меня здорово заинтересовал Париж.

– Из гостиницы – прямо в универмаг, возле Лувра, «Бо... Марше». Спрашиваем продавца, есть ли нейлоновые сорочки. А он не понимает. Так мы ничего и не смогли объяснить ему. Правда ведь, девочки? – закончил увлекательный рассказ Бено.

Девочки кивнули в знак согласия.

Шио наполнил наперстки. Виола поставила на стол по маленькой чашке турецкого кофе, и пять человек одновременно протянули руки к тарелке. На тарелке было печенье, тонкое, словно папиросная бумага.

Печенье исчезло.

От кофе шел приятный пар.

– За искусство в том аспекте, который вызывает эмоции в чем-то где-то, – интеллектуальным тоном произнес Шио и опрокинул наперсток в себя.

– О-о, Пикассо! – воздела кверху руки Тата, потом выпила коньяк и заморгала глазами.

– Представьте, старик, а все рисует. О, чего стоит его «Нищий»! – выдохнула Виола.

Люлю тоже вздохнула, но ничего не сказала, только мотнула головой: мол, и не говорите...

– Можно еще кофе? – попросила Тата и продолжала: – Сидим, дорогая, в винной бочке, а Европа – Европа дышит кофе, а мы усядемся за стол и давай: котлеты, борщ толма, сациви, шашлык, жареный сулугуни, лобио...

Я с мольбой посмотрел на Тату. «Довольно, – говорил мой взгляд, – не своди меня с ума».

– Ах, Европа! – продолжает Тата. – Войдешь в кафе. Разве увидишь на столе хлеб?

Это было уж слишком.

Упоминание о хлебе парализовало мне язык и натянуло жилы на шее так, что они готовы были лопнуть. Все рефлексы Павлова разом сработали во всех моих железах.