– Приедешь в Пловдив, сразу иди к Алеше, – наказывали мне в Софии болгарские друзья. – Там вечерами всегда собирается молодежь.

Я и раньше слышал об этом. Видел фотографии Алеши в журналах – чуть курносый, с простым, открытым лицом, он казался совсем юным, почти подростком.

...Мы миновали запруженную народом центральную улицу и углубились в лабиринт маленьких, тесных улочек. Смеркалось. Густые тени ложились на белоснежные домики с выдвинутыми вперед вторыми и третьими этажами. Из настежь раскрытых окон доносилась .негромкая музыка. Пахло нагретым за день камнем и еще чем-то пряным, напоминающим аромат гвоздики...

– Смотри: Алеша! – толкнул меня мой спутник.

Я поднял голову. Мы стояли у подножия огромного зеленого холма. Каменные ступени уходили наверх, скрываясь за ветвями деревьев. А там, на вершине, стоял он, Алеша. Такой же, как на фотографиях, в походной солдатской форме, со своим автоматом, опущенным дулом к земле.

Прошло довольно много времени, прежде чем мы поднялись на вершину холма и подошли к высокой гранитной глыбе. Вблизи Алеша оказался великаном – советский солдат, осенью сорок четвертого пришедший в Болгарию на помощь братьям.

Букеты цветов алели у подножия памятника. Два молодых парня стояли, взявшись за руки, неподалеку от нас и задумчиво смотрели на лежащий под обрывом город.

Мы тоже подошли к гранитному барьеру. Пловдив лежал внизу, вокруг нас, укутанный легкой синеватой дымкой. Будто шляпки грибов, пестрели красные черепичные крыши – большие, маленькие, совсем крохотные. Они то вытягивались в ровную цепочку, то прихотливо рассыпались среди зеленых квадратов садов; кое-где проваливались в невидимые овраги, так что виднелись только их трубы, или, наоборот, отважно взбирались по склонам голых скалистых холмов. Лишь голубая Марица не принимала участия в этой пестрой толчее. Ровной лентой она прорезала город, сопровождаемая эскортом пирамидальных тополей...

На следующий день мы исходили Пловдив вдоль и поперек. По широкому и прямому бульвару имени Георгия Димитрова, застроенному современными многоэтажными домами, добрались на троллейбусе до скалистого холма с поэтическим названием «Орфей» и проехали сквозь него по длинному тоннелю. Потом взобрались наверх, и из века двадцатого шагнули в века минувшие. Прошли по крутым, извилистым улицам старого города – тихого и безлюдного, заглянули в дом, где останавливался французский поэт Ламартин во время своего путешествия по Балканам, присели отдохнуть возле развалин византийской крепостной стены.

Спустились к Марице, и с гранитной набережной долго следили за ее стремительным бегом. Потом по новому мосту переехали на левый берег, к павильонам знаменитой пловдивской ярмарки. И снова любовались «Марицей», но уже другой, созданной руками человека, – просторными, автоматизированными цехами самого крупного на Балканах текстильного комбината...

Вечером болгарские друзья пригласили нас в народный дом. Мы с трудом пробрались в переполненный зал – люди стояли в проходах, вдоль стен и даже в вестибюле. Докладчик – очень темпераментный юноша -7 рассказывал о творческом пути поэта Дебелянова. Рано ушел этот поэт из жизни: 29-летний подпоручик Димчо Дебелянов погиб на фронте в годы первой мировой войны. Но стихи его, нежные, задушевные и удивительно звучные, живут и поныне. Их читали потом на вечере артисты плоцаивекого народного театра и филармонии, участники художественной самодеятельности и, наконец, сам докладчик, знавший стихи любимого поэта наизусть. На его долю выпал наибольший успех; даже мой сосед, мечтательный и, как мне показалось, застенчивый юноша, раз пять просил с мольбою в голосе прочитать и его любимые строки...

Крупные южные звезды лениво шевелились на небе, когда мы вышли из народного дома. Я свернул в один из переулков и через четверть часа уже поднимался к Алеше. Дорога, петляя, взбиралась на холм, и зарево городских огней вспыхивало от меня то справа, то слева. Темные плитки мостовой жирно поблескивали при свете фонарей: только что прошел небольшой дождик. Прозрачная, торжественная тишина была разлита в воздухе.

Уже у самой вершины я почувствовал, что меня кто-то нагоняет. Обернулся и узнал моего недавнего соседа, любителя поэзии. Мы улыбнулись друг другу, как старые знакомые. Вместе поднялись наверх. Скамейки здесь не пустовали, мы с трудом отыскали свободную.

– Вечерами мы часто приходим сюда, – объяснил мне Станчо. – Влюбленные порой встречают здесь рассвет. Молодожены обязательно приходят к Алеше после свадьбы. Нам кажется, он любит, когда мы рядом. Любит, когда мы читаем ему стихи...

Станчо умолк. А я смотрел на темневшую в небе гигантскую статую, и в ушах у меня звучал голос болгарского юноши, с нежностью произносивший имя этого великана.

– Скажи, Станчо, а почему вы называете его Алешей? – спросил я.

– Почему? – Он, кажется, не понял вопроса. – Так его зовут. А деда его звали Иваном. Он тоже освобождал Болгарию – от турок. Здесь он и погиб. – И Станчо протянул руку к белевшему в темноте обелиску – памятнику русским воинам.

Я молчал, пораженный этими словами, в которых правда истории так удивительно переплелась с поэтическим вымыслом. «А, впрочем, – вдруг подумалось мне, – ведь могло быть такое и на самом деле...»

– Я бы хотел написать об Алеше балладу, – застенчиво произнес Станчо. – Но только я знаю: здесь нужны особые слова... – И, тронув рукой свой высокий лоб, он неожиданно предложил: – Хотите, я вам прочту из Георгия Раковского?

...Недавно я нашел в русском переводе строки болгарского поэта-революционера, которые слышал в тот вечер возле памятника советскому солдату на холме Освободителей. Вот они:

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.