Борис Николаевич входит в класс, и сорок мальчишек и девчонок, поднимаясь за партами, улыбаются.

— Ну-ка, голубчик Угольков, — Борис Николаевич всех величает на «вы» и непременно «голубчиками», — напомните, что было задано. Отлично, голубчик. А теперь попрошу вас к доске...

И спрашивает и объясняет Борис Николаевич артистически. Ребята слушают, как говорится, разинув рты. Самые «отпетые» у него успевают. Все успевают: нельзя же огорчать ТАКОГО учителя!

Как-то Угольков, высокий и басовитый переросток, пришел в школу пораньше. Придвинул к стене стол. На стол водрузил стул, на стул — ящик. И под потолком, чтобы никто не стер, размашисто начертал цветным мелком: «Шибаев+Соловьева».

И тут в класс вошел Борис Николаевич.

Представляете: во-первых, стена измазана! Во-вторых, «Шибаев + …» Это в седьмом-то классе! Да за такое сию минуту к директору! А Борис Николаевич только развел руками.

— Голу-убчик Угольков! От вас-то не ожидал...

И сразу «голубчик» сник: побежал мочить тряпку, до звонка оттирал стену.

Недавно пришел в школу новый физик, Сергей Иванович. Как будто все делал правильно, вел уроки по апробированным разработкам, а ребята его не слушали. Потушат свет в классе и хором: «Чу-дик, чу-дик». Угольков как-то спрятал за шкаф учительский толстопузый портфель. О «художествах» на уроках прослышал Борис Николаевич. О чем говорил он с ребятами, какие нашел слова, осталось тайной, но безобразия прекратились. Однако сердечного контакта с классом у Сергея Ивановича так и не установилось. Невесело дотянул он учебный год и совсем бросил школу: устроился куда-то бухгалтером.

Вдумайтесь: два учителя, и такие разные судьбы. Предложите Борису Николаевичу вместо учительской другую работу — головой покачает: «Нет. Без школы не смогу». А Сергей Иванович... Через несколько лет его бывшие питомцы посетуют:

— Нам с физикой не повезло. Слабая подготовка — учителя часто менялись, и попадались все какие-то...

Почему так случается?

Вы скажете, все очень просто: у одного педагогический талант, у другого нет его. И рецепт ясен: не принимать в педвузы случайных людей, неспособных к педагогической работе. Но все это просто и ясно только на первый взгляд.

Мы сидим в комитете комсомола Киевского пединститута, тесно сдвинув стулья, и спорим. Мои оппоненты — студенты последнего курса: смуглолицый крепыш Гриша Максименко, серьезный — тонкие черты лица и роговые очки — Володя Шаповаловский, темпераментная Эльвира Василенко. Они свято верят: благороднее труда учителя нет ничего в целом свете. Верят не понаслышке. Максименко, например, окончив педагогическое училище, работал в начальной школе. Потом ушел в армию. А лет пять назад на комсомольское собрание в этот самый киевский институт пришел сержант. Собственно, сержанта никто не приглашал. Но уж больно истосковался по любимой работе недавний учитель, комсорг роты Григорий Максименко. Предъявил комсомольский билет, попросил разрешения присутствовать. Жадно слушал каждое выступление; а уходя, сказал:

— Приду к вам учиться.

...Весной в приемной комиссии повстречался Максименко с Василием Дзядом: тот тоже сдавал документы. Разговорились. Василий работал шофером. У него были сильные, огрубевшие от частого прикосновения к железу руки, покатые плечи. Уже успел «толкнуться» Василий в сельскохозяйственную академию, на факультет механизации. Не прошел. Теперь пытает счастье в педагогическом.

— Надо куда-нибудь пристроиться, — пояснил Дзяд.

— Куда-нибудь? — переспросил Максименко, весь подобравшись, будто готовясь к бою, но сдержался и скупо сказал: — Не советую тебе сюда поступать.

Дзяд поступил. Сидел на занятиях скучный, позевывал. А через год перевелся в автодорожный.

— Не допускать в педвузы случайных — верно, конечно, — размышляет вслух Максименко. — Но этого мало. Надо искать таких, у кого склонность к педагогическому труду.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.