Корабли возвращаются в гавань

Крикунов весь острый, легкий, пружинистый, будто специально отлитый для тесных рыбацких кают, узких переходов и лестничек. Острый на слово, на глаз, на ухо. Мореходка в Невельске, а потом во Владивостоке превратила расплывчатые мальчишеские мечты о море в упорную, осознанную страсть. Но где-то в излучинах острой его иронии нет-нет и проглянет мечтательный юнга.

«Напор» прочесывал океан, раскачивая длинные зеленые блики. Термометр для воды указывал потепление верхних слоев — то по носу, то по правому борту. Для сельди есть свой температурный оптимум. И Крикунов, гоняя «Напор», искал именно такое «теплое» местечко. Эхолот дробно постукивал, на его ленту все гуще сыпались темные черточки. Тупоносый сероватый клин — молодь, потом черточки темнеют, лепятся одна к другой — хороший косяк взрослой сельди. Вахтенный беспокойно поглядывает на капитана. Люди томятся, ждут. Сейчас бы трал за борт!

Внизу, под килем, плывут голубые косяки. Радист Махов не выдержал, выскочил на палубу. Тралмастер у лебедки косится на рубку. Ну, что ж ты, капитан? Так можно, к черту, проскочить косяк. Воя гам, на горизонте, уже кто-то увязался по пенному следу «Напора». Дружба, конечно, хорошо, но зачем дарить косяк соседу, если у самих в трюме торичеллиева пустота?

Засольщик Капитунов хмурит размашистые брови, кусает обветренную губу — руки тоскуют из-за этих проклятых штормов. Что ж ты, кэп? Крикунов поднял на мостике стекло. Солнышко солнышком, а ветер, как лед. Эхолот, словно обидевшись, реденько плюется черными точками. Жирный косяк остался за винтом. Володя Серяков, второй помощник, ерзает на стульчике вахтенного. Неужели ошибся капитан? А ведь утро сулило такую охоту! Что это? Температура воды за бортом опять растет!

— Средний ход! Трал за борт!

Трал с плеском уходит в зелень воды. «Напор» вертится, расправляя его, что твоя светская красавица шлейф.

И наконец долгожданное, высекающее улыбки и испарину:

— Пошел вайера! Полный вперед!

Вот это жизнь! «Напор» летит стрелой, выметывая за борт металлические струи вайеров. Пена, брызги, чайки, ветер. Эхолот грохочет и греется. Чернота плывет по ленте. У Серякова сердце трепыхается в горле. Там, в воде, парашютом надувается трал. Все смотрят на воду, молчат.

— Стоп вайера!

«Средний ход». Вот теперь все, даже кок, чувствуют, что пахнет весной, и что в горах у Холмска цветут одуванчики, и что скоро трал-мастер, чертыхаясь, начнет осматривать сети для летнего лова и будет кричать, что такими сетями дохлых лягушек ловить, а не рыбу.

Боцман нервно, солено шутит, и все посмеиваются, не сводя глаз с океана за правым бортом. А внутри жжет и екает — без этого не бывает настоящего рыбака.

Капитан выходит на палубу и прикладывает ладонь к вайерам. По дрожи троса он узнает, полон ли кутец. И молча уходит к себе в рубку.

Проходят еще томительные полчаса. Заработали траловые лебедки. Чайки неистовствуют вокруг. От их тугих крыльев гремит воздух. Палуба вся взрывается репликами.

— Пришел невод с травой морской...

— У нас однажды вот так торпеду зачерпнули...

— Ой, мамочка родная, что ж долго-то так?

Вода зеленеет, потом заметно светлеет в одном месте, голубее, голубее. Палуба замирает. И в этот момент, как гигантская пробка, с плеском выскакивает кутец. По-о-олный!

Чайки обмирают от жадности. У правого борта мечутся ушастые сивучи, обиженно ревут, не понимают, зачем убрали рыбу. Живая радуга льется на палубу и мокро трепещется. Пронзительно пахнет рыбой. Сельдь течет ручьями по лотку прямо на засольный стол. Жилистые руки подхватывают скользкие тела, обкатывают солью, укладывают в бочку с приготовленным загодя тузлуком. В бочку, в бочку! Забондарить — и новую. В бочку, в бочку! Руки сводит от холода и быстроты. В бочку, в бочку! А над палубой уже зависает второй кутец, третий. Вот это денек! Палуба залита рыбьим соком и тузлуком. По высоким сапогам течет серебряная чешуя. Трюм забивается бочками. Бочки строятся на палубе, лезут друг другу на плечи. Бондари трут поясницы. Раз, два — взяли! Ничего себе весит бочонок! Который он? Сотый? Тысячный?

В кают-компании на столе чайник, сахар, масло, хлеб. Гремя сапогами, туда время от времени скатывается кто-нибудь, бурый от ветра, и шумно глотает разбавленный чаем сахар. Ломоть хлеба с маслом — уже на бегу.