Я думал, что целина — это бескрайность просторов, я думал, что целина — это гуденье моторов, я думал, что целина — это праздничность буден. ...Я понял, что целина — это все-таки люди.

Когда на целине кончается уборка урожая, и закаты над фиолетовыми облаками становятся густыми и алыми, и земля обнажает свою грудь и подставляет ее свежему ветру, на городских улицах появляются ребята со шкиперскими бородами, в кедах, с брезентовыми мешками за спиной.

Может быть, ребята эти действительно чем-то похожи на моряков. Наши поэты, настойчиво называя комбайн степным кораблем, внушили копнильщикам, прицепщикам и трактористам, что они покорители степного моря. А степь сама по себе, без всяких поэтов, ближе к морю, чем любой, облаченный в тельняшку поэтический образ. Во всяком случае, осенью, когда земля расслабленно подставляет грудь вольному ветру, по городу ходят бородатые люди в кедах и шароварах и с любопытством капитанов дальнего плавания смотрят по сторонам.

В Целинограде пахнет романтикой.

В один из таких вечеров мы сидели перед низким, вполне современным столиком и пили шампанское. В окно упирался плотный луч прожектора с башенного крана. Мы провожали московского прораба Вадима Черняка и ленинградского монтажника Васю Неганова. Среди нас не было ни одного коренного целиноградца, и еще совсем недавно мы даже не подозревали о существовании друг друга и о том, сколько мужества, и ветра, и звенящей мелодии может быть заключено в одном только слове — Целиноград...

Проспект Мира пересекали лучи прожекторов с кранов Васи Неганова. Лучами были освещены две школы, которые построил Вадим Черняк. Они оставляли все это нашему новому городу и уезжали домой. Но мы-то знали: они едут просто в отпуск, а когда появится снова фронт работ для московских отделочников, когда из Ленинграда снова привезут детали домов, эти люди снова будут с нами.

Вадим увозил в своем чемодане рукописи стихов, песен и рассказов. В Москве его называют молодым рабочим поэтом. Монтажник Неганов вез эскизы целиноградского индустриального пейзажа, которые не грех показать коллегам-художникам в Ленинграде, медаль за освоение целины и великолепную шкиперскую рыжую бороду. Бородой можно было прямо-таки похвастаться.

Как и в прошлом году, мы прощаемся будто бы навсегда. Мои друзья записывают на бумажке адреса и телефоны и приглашают приезжать или звонить хоть через сто лет. Мы прячем адреса и телефоны в карман и помалкиваем с каким-то даже веселым злорадством. Точно так же было и в прошлом году. А через несколько месяцев каждый приезжал и разводил руками: "Привет, старики! Что-то снова к вам сюда потянуло..."

В тот вечер мы пели под гитару свои самодельные целинные песни. А один из нас, побывавший когда-то на Чукотке, рассказывал удивительные истории.

— На Чукотке, — говорил он, — каждый год собирается слет оленеводов. Пастухи летят на самолетах, едут в Анадырь на собаках и на оленях за триста и за пятьсот километров, чтобы доложить, чего они добились, как говорится, в производстве мяса на душу населения. И чтобы посоветоваться с руководителями края, как еще больше производить этого мяса. Ну, и вообще потолковать о жизни.

И вот представьте: я сижу в своем городском пальто среди кухлянок и малиц и жду, когда откроется это удивительное собрание. Поднимается из-за стола в президиуме секретарь обкома партии и говорит простые, неожиданные, еще более удивительные слова. «Разрешите, — говорит, — поклониться в пояс человеку, сидящему среди вас в зале». Он называет кого-то по имени, отчеству, и весь зал оборачивается почему-то ко мне. А рядом со мной смущенно встает такой невзрачный человек со склеротическими жилками на лице. Русский, довольно пожилой. Он стоит в зале, и секретарь обкома партии низко кланяется ему. А у того, кому кланяется секретарь, на глазах слезы.

— Этот человек тридцать лет назад приехал к нам на Чукотку, — говорит секретарь обкома. — Он приехал в школу учителем на год или на два, а живет здесь уже тридцать лет. Потому что понял, как он здесь нужен. На нашей земле ему пришлось доучиваться самостоятельно на фельдшера, ветеринара и зоотехника. Ведь он даже роды принимал! Вы ведь знаете наши специфические условия, когда от стойбища до стойбища полтыщи километров... Спасибо тебе, что ты, русский, отдал всего себя без остатка нам, чукчам!

И секретарь обкома снова поклонился в пояс человеку из зала и попросил его пройти в президиум. Человек шел к сцене сквозь ураган аплодисментов.

Вот какая удивительная история...

Вот какая обыкновенная история...

Я раскрываю свой блокнот: «Валя Малицкая, депутат райсовета, главный зоотехник Киялинского совхоза, Северо-Казахстанской области».

Мы познакомились несколько месяцев назад, и теперь я могу представить каждый день главного зоотехника, представить, как она решительной походкой идет по совхозу, как разговаривает на фермах с доярками и скотниками, как ругается с прорабом на строительстве новой фермы.

«1955 год. Сельскохозяйственный институт в Белой Церкви» — так в блокноте.

Выпускники зоотехнического факультета принесли в комитет комсомола листок бумаги. Было одно заявление и 90 подписей под ним. И хотя распределяли зоотехников в том году только по украинским колхозам, 60 человек все-таки поехали на целину. Поехали правдами и неправдами.

Мы сидели с Валей Малицкой в ее кабинете. Непрерывно звонил телефон. В дверь заглядывал шофер. Он ждал главного зоотехника, чтобы поехать на отделения. Главный зоотехник не очень ласково косился мою сторону.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.