Такое место — зацепляются над ним тучи. Километрах в десяти, в распадке, может, за неделю ни капли не выпадет, а у нас, в Лучистом, знай себе поливает. Название руднику придумал геолог. Говорят, он бродил тут по сопкам не один год. Не один он, конечно, их много, геологов, бродило. За сезон по пять пар сапог разбивали, а руды не находили. По всем данным, где-то она была под ногами, а не могли наткнуться, и точка. Я, когда эту твердую землю ковыряю,— кажется, она вся сапогами геологов примята.

И вот в один прекрасный день наконец повезло — блеснул в глаза оловянный камень. А денек действительно был на' редкость ясный, солнечный; должно быть, камень заиграл в лучах.

Потому рудник и Лучистый. И насмешки нет в этом имени. Радость того человека. Счастье! А все кажется, что насмешка, как поглядишь на поселок в сетке измороси, мелкой, будто процеженной, на серое небо, тяжелое, как олово, которое будут здесь добывать. На то, как парит и парит река.

Она все лето точно пуховиком укрыта: с неба льет от весны до осени.

Лично я туман этот так понимаю: в воздухе много влаги. Над холодной рекой пары конденсируются. Холдоми — речка горная, в ней водичка ой-ой! Когда летом, в жару, заступишь по щиколотку сапоги помыть, и то через две минуты нога немеет, в сапоге и в портянке. Среди лета четыре градуса — градусником проверял!

А Лыткин полез в эту воду весной. Он тогда у геологов работал. Где-то в сопках подтаяло, вода пошла по льду и затопила лагерь.

Но, возможно, он не тогда простудился. Дядя Федя Стеценко с ним вместе дорогу на рудник пробивал. Все клянут эту дорогу, и все по ней ездят и всё возят: цемент, железобетон, колбасу. Я, конечно, тоже ее прочувствовал.

Помню, голоснул в городе мазовскому самосвалу — он с кирпичом шел — и спрашиваю шофера: далеко, мол, ехать? Шестьдесят километров. Ну, думаю, через часок на месте. Там-то, возле города, асфальт. А потом как пошло кидать! Спиной и боками колдобины изучаешь. Какая покруче — паришь по кабине, точно космонавт в состоянии невесомости, а после плюхаешься на сиденье, узнаешь, где потроха крепятся. Мы с тобой ладно, говорю я шоферу, кирпич-то как? Бывает, говорит, и целый привозишь.

Часа за три все же добраться к нам можно. По асфальту станут час ездить. Лыткину со Стеценко понадобилось полмесяца.

Они вышли со старта ранней весной, в марте. (Поселок, откуда они стартовали, так и называется теперь — Старт.) Морозы слабли, ниже двадцати не опускалось. Впереди на лыжах шел Лыткин (его послали прорабом) и топограф. Расчищая завалы, за ними полз дяди Федин бульдозер, а следом трактор с санями; когда бульдозер застревал в лежняке, трактор вытягивал его назад. Сани пришлось трижды рубить заново; дорога, которую проложили, именовалась «пролаз» — тракторный пролаз.

Вот было времечко! По утрам выскакивали из спальных мешков и диву давались: до чего чисто обглодана кора с поваленных под вечер стволов. «Эй, прораб,— смеялись,— кому наряд за ошкуривание выпишешь? Кабарге?»

Теперь совсем не то... В поселке кино, трехэтажное общежитие и профсоюзные собрания. Зверь таежный распуган, редко-редко забредет дурной медвежонок.

По воскресеньям, если чуть просветлеет, я люблю уходить в сопки. Аппарат на плечо, подоткнул полы, плаща за пояс и полез. Это снизу сопки кажутся некрутыми и вроде бы небритыми. Тайга на них отросла, как щетина,— редковатая, с плешинами. А на самом деле как пойдешь задирать коленки!.. Тропа точно лестница в небо. Поперек — ступени-стволы, красноватые и скользкие. Вот бы ходули метров по пять, чтоб шагать по ним, как по лестнице! А иначе присесть тянет. Отдышаться. И опять вспоминаешь геологов, которые все тут излазили, разлиновали канавами склоны, как тетрадку, даже эту тропу протоптали.

Лесные завалы причудливы, если в них вглядеться. Как облака. Или как огонь в печи. Мальчишкой я мог подолгу смотреть в огонь. Отворишь дверку и смотришь: тут тебе сражения, и лица, и корабли, и города... У нас на западе лес ровнее и чище. И пород таких нет. Стланика, например, или лиственницы. Летом лиственницу нелегко отличить от ели. У нее ствол поглаже и иголки помягче, их концы чуть раздвоены, вроде змеиного языка.

Но однажды я собрался в город — не всегда по тайге шастать. Тут и словил меня постройком.

«Будешь,— говорит,— в городе,— загляни к Лыткину. Дорогой конфеточек возьми. Проведай как страхделегат».

Это верно, меня страхделегатом избрали. И на Лыткина посмотреть интересно. К тому времени, как я прибыл на рудник, он уже не вставал. Дядя Федя считает — заболел он от легкомыслия, когда со Старта шли. Спал на раскладушке, не подстилал ничего. Застудил позвоночник. От этого и ноги у него отнялись. Дядя Федя подстилал собачью доху, с ним ничего не случилось.

Рубленый дом у въезда в город Лыткину поставил рудник. Когда его выписали из больницы под наблюдение врачей, он хотел вернуться в поселок, но ему запретили. Семьи у него не было. Какая-то женщина ходила за ним, кажется, медсестра. Она и отворила мне, скуластая и сухая, как вобла.

— Лыткин здесь живет?

— Здесь,— кивнула она.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.