Мы совещались в раковине у клуба — трубоклад Виктор, я и еще трое. В небе просвечивала синева, и оно казалось выше, чем обычно. Дождь перестал.
— Похоже, удастся поснимать,— сказал я.— Поснимаю поселок, не один же снимок ему нести.
— Валяй,— одобрил Виктор.— Для страховки... Чтобы не буксовал на одном месте!
Потом мы разматывали рулоны стенгазет, дружно чихая от пыли на чердаке в клубе. И ворошили семейные альбомы. Изредка среди новорожденных и молодоженов попадалось что-нибудь дельное. Дядя Федя Стеценко надевал очки и, отведя подальше руку с фотографиями, выносил приговор:
— Пойдет.
— Не пойдет.
— Не пойдет.
— Пойдет.
Он был у нас за консультанта и «пойдет» произнес всего трижды.
Два мутноватых любительских фото оказались зимними. Люди в полушубках, валенках и унтах, с топорами и пилами. Я всматривался в них, стараясь угадать Лыткина и дядю Федю. Когда бы не железная уверенность дяди Феди в том, что они изображены здесь, фото сразу можно было бы отмести в разряд «не пойдет». Оставалась надежда на третий снимок. Солнечным утром странноватые пни-столбы стояли точно на параде: одинакового, как на подбор, роста, в светлых фуражках. Я мгновенно прикинул, с какой точки снято, и с тоской поглядел в окно. Дождь зарядил со среды, нудный, беспросветный. Фотографии все были готовы, не хватало лишь этой, главной, а без нее к чему остальные... Я таскался с аппаратом с утра до вечера, но небо, казалось, покрыто панцирем. Я стал придумывать, что сказать Лыткину, чтобы оттянуть время. И вдруг бетонную скорлупу проклюнуло желтое пушистое солнце! Заглушив мотор своего бульдозера, я кинулся на площадь.
Допоздна просидели мы с Виктором в чуланчике, колдуя и пускаясь на разные хитрости. Увеличитель ползал по стойке без передышки. Наконец мы выбрали пень, достойный быть памятником, приложили к сегодняшней пленке.
— Пойдет,— сказал Виктор и вытянул из пакета твердый листок фотобумаги.
Назавтра я подал Лыткину пачку фотографий.
— Принес? — спросил он, едва поздоровавшись.
Ничто не переменилось здесь за неделю. Оконца в печи лихорадочно блистали.
Он быстро перебрал снимки, пока не наткнулся на площадь. Я нарочно сунул ее в середину... Он рассматривал ее долго, слишком долго. Я пытался его гипнотизировать. Хватит, молча внушал я ему, хватит, переходи к следующей. Наконец он перешел и еще раз перебрал все фотографии до одной. Я давал объяснения, точно экскурсовод. Он без конца о чем-то спрашивал, и серые щеки его посветлели. Он, оказывается, был еще молод, Лыткин.
— Ну, ладно,— почти весело сказал он.— Чего тебе со мной день терять? Небось, в парк сейчас? — Он подмигнул мне.— А?— И протянул фотографии.
— Оставьте их себе,— пробормотал я,— вам, наверно, интересно... Если бы я только знал об этом пне раньше! Ни за что бы не дал его трогать. Даже если б мне приказали.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.