Между ними находили немалое сходство, хотя в грубом, будто топором тесаном лице рыжебородого Кобозева (его фамилия на самом деле была Богданович) ничто, казалось, не напоминало тонкие аскетические черты Техника. Общность их замечали в другом: в свое время, в юности, Богданович мечтал организовать земледельческую колонию на... Мадагаскаре... Их обоих считали мечтателями, романтиками.
...Шел очередной какой-то спор. Прислушиваясь вполуха, Кибальчич по обыкновению читал, забившись в угол. Богданович подсел к нему, попросил позволения полистать брошюрку... Симферопольский врач Арендт замораживал птиц и, распластав им крылья, запускал на бечевке в небо, будто змея...
— Самому господу вздумали динамиту подсунуть? — возвращая брошюрку, пошутил Богданович.
«Находясь в заключении, за несколько дней до своей смерти, пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении. Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу Родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своею жизнью».
Так начал свой проект государственный преступник Кибальчич, проводив до двери адвоката, который исполнил его просьбу и едва ли чем-нибудь еще мог помочь ему.
Сменялись у двери часовые-атланты, разгорались и гасли зарешеченные беленые окна, а он вопрошал воображаемых оппонентов: какую же силу должно употребить для подъема воздухоплавательного прибора?
Ответ на вопросы был давно приготовлен, просто на воле не хватило времени перенеся» его на бумагу — схему прибора, железный цилиндр с платформой, на которой должен стоять воздухоплаватель...
Его прибор, этот начиненный прессованным порохом цилиндр с отверстием в нижнем дне, взовьется за облака, как боевая ракета... Медленно горящие взрывчатые вещества — вот сила, применимая к воздухоплаванию!
В каменном ящике третьего отделения под неусыпным надзором часовых-жандармов, как когда-то во сне, в детстве, он опять испытывал головокружение от полета — беспредельно свободного полета мысли и вдохновения.
Он бегло просматривал свои записи.
Изложение было достаточно ясно. Хотелось бы сделать его полнее, обоснованнее, подкрепить расчетами, но в его распоряжении была лишь собственная память.
«Верна или неверна моя идея,— писал он,— может решить окончательно лишь опыт». Проставил дату: «1881 года 23 марта». И подумал о себе: много это или мало, 27 прожитых лет?
Он не склонен был к сантиментам, давний поклонник Базарова и Рахметова. Разве в том дело, сколько прожито?
Что оставишь после себя людям? Из тебя лопух расти будет: только в их памяти существует бессмертие...
И вдруг, словно спохватившись, что изложение чересчур сухо, что те, к кому оно обращено, могут не понять положения, в каком он находится, лихорадочно приписал, отыскав где-то вначале свободное место:
«Я умоляю тех ученых, которые будут рассматривать мой проект, отнестись к нему как можно серьезнее и добросовестнее и дать мне на него ответ как можно скорее».
Четвертый день заседало Особое присутствие Правительствующего Сената. Близилось вынесение приговора, а нетерпеливо ждавший отзыва о своем проекте Кибальчич все еще не получал ответа. Он не забывал о нем ни на минуту — о последнем и, казалось ему, единственно важном теперь деле в жизни. Он помнил о проекте даже во время допроса. Он слушал Желябова (отказавшись от адвоката, Желябов сам вел защиту) и не мог не гордиться, что находится на одной с ним скамье, Его восхищало скромное достоинство Перовской. Но думал он о своем приборе. И ждал ответа.
Вновь и вновь возвращается суд к его снарядам. Их устройство совсем недавно целиком его поглощало — и уже не интересно ему. Правда, он внимателен к словам экспертов; иногда не соглашаясь с ними, как химик, требует разъяснений. Они оценили снаряды весьма высоко; приготовленный собственными его руками гремучий студень (состав новый и малоизвестный), по их мнению, привезен из-за границы!..
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Размышления спортивного журналиста