Над веком

Л Кокин| опубликовано в номере №873, октябрь 1963
  • В закладки
  • Вставить в блог

Они внимательно осмотрели друг друга. Бледное, как полотно, полудетское лицо Перовской осунулось, затвердело. Глаза блестели, как в лихорадке.

— Крепитесь,— сказала она и подозвала краснолицего жандармского офицера, распоряжавшегося церемонией.— Прикажите ослабить ремни: мне больно.

Офицер перегнулся с седла, густо дохнул перегаром.

— После будет еще больнее!..

И тут ударили барабаны. Остальные звуки пропали. Медленно и неслышно отворились ворота, неслышно дернулись с места повозки, неслышно шагнули барабанщики, и, замыкая процессию, так же неслышно поплыли кареты со священниками.

А на улицах было полно народу. Невзирая на ранний час, на Шпалерной, на Литейном, на Кирочной и Надеждинской — вдоль всего пути панели были забиты толпою; цепочка казаков с трудом ее сдерживала. Из окон домов, с балконов, с фонарей и тумб глазели на цареубийц люди.

Отчаянно гремели барабаны; как маятник, качался из стороны в сторону, насколько пускали ремни, кланялся и что-то беззвучно кричал народу Михайлов; то и дело возникали в толпе искаженные, с разинутыми ртами лица. Со своего высока Кибальчич видел их, и они были злобны. Петербургская толпа, любопытная, жестокая и слезливая, дышала враждебностью, лишь изредка можно было заметить знаки сочувствия.

Он видел ало покачивающиеся в лад шагам ряды барабанов, и ало покачивающиеся в лад шагам погоны барабанщиков, и черные, плывущие следом кареты священников, и толчки пара изо рта качающегося Михайлова, и на тонком лице Перовской гримасы боли, когда тряская повозка подпрыгивала на ухабах.

Нет, смерть сама по себе не так бы страшила его — дело всякого убежденного деятеля ему дороже жизни,— останься он до конца тверд в деле.

Народолюбцами называли они себя, отчего же остались чужими народу? Даже дворянские сынки — декабристы сумели вывести солдат на Сенатскую площадь...

Но лицо его казалось спокойным; он плыл над враждебной толпой, смиряя ее своею невозмутимостью,— у него было убежище, было спасение даже здесь, на позорной колеснице, посреди растравленной близким запахом крови толпы, даже на эшафоте никто не сможет отнять у него его мыслей!

Он видел изъяны в своем проекте: в платформе необходимо отверстие для прохода газовых струй... Жаль, нет возможности ничего исправить. Его проект — его завещание, а он допустил в нем ошибки, но беды в том нет; нет в том большой беды, изреченная мысль не погибнет! А имя... не все ли равно человечеству, чье имя помнить!

Длинная Николаевская выносила кортеж к плацу, как Нева к заливу. Стиснутая доселе домами, клокотавшая на панелях толпа наконец широко разлилась по площади, и две шпалеры казаков протянулись от устья улицы к середине плаца. Малиновые донца папах и малиновые погоны, как буи в заливе, указывали фарватер — там, посредине, высился эшафот. Сидя спиною к движению, осужденные еще не увидали его...

Палач по очереди отвязывал их от скамей и по одному провожал на помост. Шесть широких ступеней вели на черную огороженную площадку. Не переставая высекать дробь, балетно перестроились барабанщики. В кольцах под перекладиной еле покачивались на ветру пять тонких веревок. Били, били, били барабаны. Палач выстраивал осужденных у позорных столбов. Отсюда, с возвышения, хорошо было видно всю площадь: одноцветно-хмурое море толпы; сизо-малиновый квадрат казаков перед нею; белые околыши лейб-гвардии; и поблизости, чуть в стороне, помост градоначальника, сверкающий золотом погон; и чуть позади, за эшафотом, две телеги, пять черных гробов. А площадь сверкала переливчатыми отблесками проталин, там и сям рассыпанных, как осколки зеркал.

Но вдруг барабаны смолкли, будто разом лопнули невыносимо натянутые их донья, и Кибальчич услышал, как шумит кровь в ушах,— а может быть, шумела толпа в отдалении, и, накрывая ее гул, по плацу раскатывалась команда:

— На кррауулл!

Обер-секретарь особого присутствия приступил к чтению приговора.

На эшафоте, у позорного столба, выстаивал последние минуты Николай Кибальчич.

Он не знал — и никогда не узнал,— что еще в день начала суда был вынесен приговор его проекту:

«Приобщить к делу. Давать это на рассмотрение ученых теперь едва ли своевременно и может вызвать только неуместные толки».

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия  Ланского «Синий лед» и многое другое.



Виджет Архива Смены