Зинкино воскресенье

– А ты уж узнал? – стремительным шепотом спрашивает Зинка, клонясь к отцу и уже не сдерживая гнева. – Не на собрании ли?

– Брысь, проклятущая! – притопнул отец, и Васька спросонок скатился с голубого бархата.

– Ну, что у вас? – на кухню, сияя тихой улыбкой, входила мать.

– Да что, ма, все у нас картошка да картошка? – перевела разговор Зинка. – Давно вкусненького не стряпали. Давай назавтра устроим пир. Воскресенье. На рынок сходим. Гуся затеем. Гуси теперь – пальчики оближешь. Варенцу купим, – ворковала Зинка и взглядывала на отца: любил отец и гуся и варенец.

– Ты меня варенцом не купишь, – хмурился отец. – Ты мне дневник давай. Что там за варенцы?

– А дневники у нас собрали, – смело и привычно уже соврала Зинка.

– Ну уж, собрали, – буркнул отец. – Все одно – в понедельник отчет-то держать придется.

– А может, я его утопила, – засмеялась дочь.

– Как это утопила? Где?

– А хоть у «Голубого Дуная»!

Рассаживались за столом. Чайник посапывал на остывшей плите. В окна лупил разыгравшийся дождь. И как было бы хорошо, если бы не было этого разговора, если бы было все, как два месяца назад: мама, отец и Зинка сидят себе мирно за столом, Васька интересуется, что там нынче едят, и, привставая на задние лапы, заглядывает на стол. Отец посмеивается над ним и дразнит куском вареной говядины. Васька вертится на задних лапах и злится. Мама журит: «Ну, полно зверя мучить!» Зинка смеется. Кончат ужинать, пойдут в комнату, затеплят абажур. Отец включит свой «Рекорд» и будет смотреть хоккей. И хоть Зинка и морщится от бойкого голоса «Внимание, внимание!», все ж весело на сердце, когда в доме мир, когда мама у стола, пришептывая, читает свою «Медную пуговицу» и никто не видит, что под Зинкиной алгеброй прячется коварный Мопассан.

А наутро они идут с мамой на рынок. Сегодня приморозило, и если идти строго по тропинке, то можно пройти, как посуху. Но упаси бог оступиться! Корочка, покрывающая топь, податливо сломится, и рыжая хлябь услужливо примет твою ногу. С матерью Зинка идет не через стадион, но все равно вспоминает свой лужок. Его быстро вытесняют иные воспоминания, связанные с рынком, потому что этой дорогой Зинка ходит только с матерью и только туда. Вот здесь, у этой жиденькой мазанки, плакала она маленькою, когда потеряла в молочных рядах варежки и поморозила руки. Она плелась за матерью и плакала, боясь об этом сказать. А дома, когда у горячей печки руки стали отходить, Зинка ревела в голос, и мать испуганно тащила к ней ведро холодной воды:

– Что ты, что ты, дурочка! Ну-ка, суй сюда. – И рукам стало легче.

И еще Зинка вспомнила, как летала на рынок одна на своем «Прогрессе» со сварным швом на раме. Отец с матерью уехали в санаторий – они всегда ездили вместе, – и на Зинкином попечении остались Васька и ежиха Тумка. Зинка питалась яичницами, а звери смотрели на нее с ненавистью, когда им не выпадало мясного. И, не выдержав их великого презрения, Зинка катила на" рынок и выбирала в мясном ларьке на два своих мятых рубля неясный кусочек темной говядины.

– Парную, сволочи, жрут! – вздыхала она, следя за кровожадным урчаньем

двух враждующих сторон: Тумка и Васька терпеть не могли друг друга. – Это

только при мне так шикуете! – ворчала она.

А у рынка, несмотря на мороз, все же грязно. Размесили.

Осенний рынок богат. Белые гусиные тушки поспорят с иными индейками. В крытых марлёю горшочках не шелохнется густая сметана, и когда баба в белом, прикрывающем необъятное брюхо фартуке запускает в нее деревянную ложку, кажется, что ложка не выдержит и сломается в тонком основании черенка. На белых тряпицах белеет творог, отливают янтарем круглые лепешки самодельного масла, румяная корочка варенца стягивает горлышко глиняного горшка, и жалко переливать его в бидон: Зинка упрашивает мать купить варенец вместе с горшком.

Ах, улетели двадцать рублей, как небыло! Но зато в сумке сидит горшочек варенца, лежит лепешка масла, баночка сметаны отделена от горшка кулечком творога. У Зинки в руке топорщит из сетки свои красные лапы знаменитый лапчатый гусь.