— Знаешь, вдруг пришла апатия, «величайшее зло для гражданской добродетели», как сказала двести лет назад княгиня Дашкова. — Сергей, проходя мимо книжных полок, полоснул ногтем по корешкам. — И я с ней согласен. Потому что внутри холод, полнейшее равнодушие. И ни одной свободной минуты. Зато сейчас у меня уйма времени.

— А зачем тебе оно?

— Хожу с топориком по дачам, — в прежнем шутливом тоне заговорил Сергей. — Штакетник могу поправить, крыльцо. Даже дом поднять, если надо. Я не один, нас целая бригада. Артель, как говорили в старину. А какие судьбы! Куда там Гиляровскому с его босяками! Есть у нас Гриша, кандидат наук, так он и плоты в Закарпатье гонял, и трубы в Дагестане прокладывал, и тутовые деревья в Армении выращивал, и бревна на Енисее катал. Начнет рассказывать — себя забудешь. Этот Гриша с тремя «коллегами» такую дачу в Хотькове отгрохал, что хозяин от восторга полтыщи переплатил. Как видишь, — Светашов гордо вскинул голову, — живу богатой духовной жизнью, чередуя общественно полезный труд со спортивно-просветительской деятельностью. Хожу с сынишкой в турпоходы, недавно вот на байдарке с ним плавали. Не пропускаю премьеры в театрах, вернисажи. С женой, правда, приходится спорить, — признался Сергей, — то и дело пилит: «Карьеру угробил, о будущем не думаешь». Ну, а я ей в ответ твержу о глубинном мужском долге.

— Это что еще за долг? — удивился я.

Мужчина, если только это настоящий мужчина, — эти слова Светашов произнес с какой-то подчеркнутой многозначительностью, — не согнулся под ветром феминизации. Он должен быть кормильцем и опорой семьи. Разве это нормально, когда в доме считают каждую копейку, а ты при этом вынужден сидеть «от» и «до» и бить баклуши? И вот, когда ты почувствуешь в себе «вечный зов» мужского долга и достоинства, ты начинаешь искать выход. И находишь. И где же? За стойкой бара? В шитье модных сумочек? В тепличном цветоводстве, в исполнении полумифических обязанностей сторожа или лифтера?.. Потому что всему есть предел, — с каким-то остервенением воскликнул Сергей. — У меня изобретения месяцами зрели, ни одно так и не было внедрено, а тут сразу: «Пожалуйста, получите».

Я слушал его, вновь и вновь осматривал его «владения». Все-таки неуютно здесь, тесно, душно.

— В одиночестве, без коллектива не скучно? — спрашиваю.

Сергей ответил не сразу.

— Я уже не могу представить, — неторопливо начал он, — что возможно единение этаких горячих энтузиастов, занятых одним общим делом. А если этого нет, значит, случайные люди вынуждены притираться друг к другу. Зачем? Чтобы чаи веселее гонять... Коллектив ревнив — в этом я убедился, — все более «вдохновляясь», продолжал Светашов! — Он требует подчинения себе. Когда же нет большого дела, то всякая мелочь раздувается в «дело». «Коллектив всегда прав» — эта формула действовала столь долго и столь опустошающе, что пассивность, порожденная ею, очень трудно поддается корчеванию. Многим и в голову не приходит мыслить и действовать шире, чем предписывается. Чтобы не выглядеть выскочкой на фоне пылкой апатии...

«Пылкая апатия» — это что-то новое. Светашов пояснил:

— Такая скука никогда не выглядит уныло. Наоборот, она бодро выступает на собраниях, не веря в то, о чем говорит. Она даже аплодирует тем, кто гвоздит ее со сцен и экранов. Она подпевает эстрадным певцам, танцует, смеется, но все это при холодном, вернее, тепленьком сердчишке.

Он, конечно, утрировал. Словно убеждал меня, а скорее себя, что так есть и так будет всегда. И ничего сделать с этим, дескать, невозможно. Поза непризнанного гения, непонятого обличителя, который решил остаться чистеньким, не прикасаясь к прозе жизни, удобна для него. Он к ней привык. Свежий ветер перемен, помогающий нам сегодня по-новому строить свои жизненные и производственные планы, ему и не нужен — он боится простудиться.

Есть же люди, много людей, инициативных, сокрушающих рутину, говорил я Светашову. Никто не собирается хвалить затыкающих пробоины, забывая о виновниках аварии. И когда что-то горит, надо кричать «пожар» и бежать тушить, а не собирать в кучу свое барахло. А Сергей если и кричит о пожаре, то только шепотом. Да и один ли он такой? Увы, чувство справедливого, активного протеста против бюрократизма, косности, способность бороться с неправдой притуплены у некоторых молодых людей какой-то преждевременной усталостью, а то и боязнью открыто высказать свое мнение. Набили шишек?.. Нет, чаще просто отказались от борьбы, даже не начав ее. Готовы сетовать на судьбу, страдать и киснуть оттого, что им отдавили ногу в автобусе, отругал начальник, жена сварила невкусный суп. Не унизительна ли такая психология иждивенцев, основанная на недовольстве тем фактом, что общество к моменту их рождения «не успело» достичь своего совершенства? Опутали себя компромиссами, как липкой лентой, оставив себе в утешение минуты пламенного грудобоя, дающего лишь эмоциональную разгрузку, — не в такую ли минуту и позвонил мне Светашов?

И я решил прямо спросить его об этом.

— Скажи, Сергей, только честно. Не рано ли ты, молодой, мало битый, думающий, образованный, уходишь на обочину? Тем более в такое время! Неужели эта духовная нора, в которую ты себя загнал, тебя устраивает?

Светашов молчал, а потом заговорил совсем о другом.

...Мы стояли на платформе и ждали первую электричку на Москву. Было темно и зябко. Вспоминали школу, одноклассников — кто где работает. Говорили спокойно, по-приятельски. Словно и не спорили ни о чем. Сергей предлагал встретиться со старыми друзьями, обещал позвонить.

Прошло полгода. Что с ним, как он? Изменилось ли что-нибудь в его жизни?

Не знаю. Пока он мне не звонил.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.