Жаворонок

- Я боюсь, очень боюсь, - сознаётся она и, словно от холода, пожимает плечами. - Ведь это для меня... - Валя не договаривает и отворачивается к окну.

В купе наступает молчание. Николай Петрович попыхивает своей трубочкой. Он о чём - то задумался и при этом, словно рассматривая мелкий чертёж, ещё больше щурится и слегка наклоняет голову. Лейтенант внимательно смотрит в окно.

- А вы спойте нам, - вдруг говорит Николай Петрович и вынимает изо рта трубку, - тихонечко, вполголоса, а?

- Конечно! - оживляется лейтенант. - Надо обязательно спеть!

- Спеть? - удивляется Валя.

- Ну да, - уже шутит лейтенант, - это будет для вас тренировка перед экзаменом... Да! Ведь аккомпанемент, - спохватывается он. - Ну, это мы... мигом!...

- Фронтальная атака! - усмехается Николай Петрович. Через минуту лейтенант возвращается с гитарой. Валя молча берёт гитару. Ей как - то неловко. Валя не знает, что петь, как начать, и осторожно, так, чтобы не звучали, трогает струны. В купе тихо. Мерно стучат колёса, мягко покачивает вагон. Валя закрывает глаза и, как это всегда с ней бывает, вдруг слышит, что купе наполняется множеством новых звуков.

... Вот мягкий треск табака в трубке Николая Петровича, чуть слышный скрип ремня (должно быть, повернулся лейтенант); потом, тяжело ступая, кто - то медленно прошёл за дверьми, где - то в конце вагона открылась дверь в купе и послышался смех. И всё это связывается и словно разбивается на такты хлопотливым и весёлым стуком колёс...

«Что же спеть?» - думает Валя.

В раскрытое окно ветер вталкивает голубоватое облако дыма. Пахнет гарью, сырой землёй, скошенной травой...

Хорошо сейчас там, на лугах! Валя встряхивает головой и поправляет упавшую прядь. В памяти необычайно ярко вспыхивает ослепительный солнечный день. Блещущая река... Какие - то далёкие голоса на другом берегу... Густой, тёплый запах лугов... И глубокое, синее, бескрайнее небо... И всё это - свет, искрящийся солнцем, воздух, запахи - словно сливается вместе, и будто вся жизнь проходит перед ней в этом ощущении простора и солнца. И Валя снова чувствует радость и лёгкость...

Ставшая вдруг ненужной гитара отложена в сторону. И сначала несмело и тихо, как бы прислушиваясь к самой себе, Валя начинает первую фразу:

«... Между небом и землёй

Песня раздаётся...»

И, подчиняясь этой светлой, радостной, как дыхание весны, мелодии Глинки, голос её легко повышается и льётся широко и свободно:

«... Неисходною струёй

Звонче, звонче льётся...»

Глаза её смотрят вверх, золотистые, словно освещенные утренним солнцем, волосы откинуты назад. Все слушают притихнув, будто боясь спугнуть песню. Эта простая, знакомая с детства, тысячу раз слышанная мелодия кажется особенной... И никто не замечает, что вокруг - не бескрайние синеющие просторы, а узкие стены тесного купе с пыльными полками, заставленными чемоданами, и никто не думает, хорошо ли она поёт и поставлен ли у неё голос...

Валя наклоняется вперёд, точным и лёгким движением руки опирается на столик. В воздухе медленно тает последний звук. Все молчат, прислушиваясь. Валя опускает голову и садится. Раздаются громкие аплодисменты. Становится шумно, весело.

- Эх ты, птичка! - крутит головой проводник, небольшой сухонький старичок, и улыбается в усы, отчего его морщинки возле глаз весело разбегаются в разные стороны. - И сама - то ведь... как жаворонок... - добавляет он тихо.