— Пошли, Зойка! Да не кисни ты! — Рома взял меня за руку, и мы тихонько пошли вдоль Новодевички, вдоль каменной, зубчатой кладбищенской стены, от которой веяло теплым, пресным запахом нагретого за летний знойный день кирпича и, когда тянуло ветерком, пахучими кладбищенскими цветами.

Мы дошли почти до Лужников и повернули обратно, спустились к прудику. Мы говорили о том, что будем встречаться, как раньше, даже чаще, и поддерживать Друг друга, а когда я начну готовиться в какой-нибудь институт, Ромка поможет мне во всем-всем...

Ничего не сбылось, все скоро распалось: и первая любовь, и наша дружба, и все наши детские мечты.

Моя мама работает кассиром в «Гастрономе» на нашей же улице. У нее нет специальности, она мечтала сама поступить на какие-нибудь курсы, подучиться, но только вот болеет много, да еще в «Гастрономе», под самым ухом целый день хлопают двери, и шум и треск кассы. Разве ей легко? Мама думала, что я поступлю, буду получать стипендию, да еще годик мне причитаются алименты с отца. И вот тогда она пойдет на курсы счетоводов или кончит что-нибудь, связанное с торговлей, и мы заживем. Главное, что я буду ученая, самостоятельная, не пропаду, и жизнь меня не заест, как ее заела. Но все получилось не так.

В конце концов Я сходила в райком комсомола, отсидела очередь, все про себя рассказала и попросила устроить меня лаборанткой в какой-нибудь институт или в регистратуру поликлиники, или секретарем в собес, куда-нибудь. Словом, где почище, полегче, ишачить особенно не надо и можно потихоньку заниматься. Но меня принимал задорный, паренек, он смолил все время вонючую сигаретку и ерошил короткие волосы тупой стороной карандаша.

Этот паренек сказал, что мне надо «кончать ерунду собирать», что я в собесе буду «пришей кобыле хвост», и вообще «преспективы там нет», набрал тем же карандашом, что ерошил волосы, номер, покричал в трубку, выдвинул ящик, достал газету и начал читать кому-то постановление правительства о трудоустройстве подростков. Видно, там, куда он звонил, упирались изо всех сил, но он их бил цитатами из постановления, без остановки. И так как там все еще сопротивлялись, а он все читал и подмигивал заговорщически, мне вдруг захотелось, чтобы мы победили. Наконец он сломил-таки невидимого противника и сказал победоносно:

— Всё! Ждут тебя не дождутся! На инструментальный завод пойдешь. Ученицей. Аттестат возьми, паспорт возьми, путевку мы тебе выпишем! Будь здорова, Зоя... — он заглянул в свои записи, — Зоя Матвеевна!

Ну, я подумала-подумала и согласилась. А что делать? Места ведь нарасхват. Тут хоть специальность получишь, действительно. Врал этот паренек, как сивый мерин. Верней, не врал, а просто торопился покончить с моим делом раз и навсегда.

Оформилась я быстро. Дали мне пропуск, и мать рано утром покормила меня, обдернула на мне кофточку.

— Ну, иди, узнавай, почем фунт лиха. Может, поумнеешь, не одни мальчики будут в голове.

Отдала мне свою желтую сумку, положила туда хлеба, колбасы, соленый огурец в хлорвиниловом мешочке и большое яблоко. Собрала, как в школу, вот тоже!.. Лучше бы денег дала, чтобы я купила что-нибудь в столовой, как все... Скорей бы зарабатывать самой!

Придерживая одной рукой халат, мать приоткрыла дверь и следила в щель, как я спускаюсь по лестнице. Тихо в нашем доме. Никто никуда еще не идет. Мои шаги громко отдаются в этой тишине. Я сегодня же заступаю в первую смену.

Рассвет похож на сумерки, он какой-то неверный, еще серый, и мне кажется, что шуршание метлы об асфальт — это как раз звук, с которым день вползает в город. Почему-то мне вспомнилось вдруг, как здесь, у нас под окнами, проходил раньше трамвай. Тогда отец еще жил с нами, и он рассказывал мне, что трамвай изобрел инженер Пироцкий в XIX веке, и что людям это изобретение казалось необыкновенным, и на первые рейсы решались только смельчаки. А сейчас старичка оттесняют к окраинам, он кажется старомодным и смешноватым. Когда-нибудь будут на работу летать в персональных вертолетах. Вот будет благодать! Можно будет не вскакивать в пять утра, а выспаться по-человечески. Впрочем, возможно, тогда не надо будет начинать смену так рано. Труд займет часа три-четыре в день, не больше, а остальное время можно будет отдавать отдыху, развлечениям. Я бы училась, например, играть на скрипке. Это очень красиво. Мой отец играет на скрипке. Он играет в маленьких оркестриках — в ресторанах и кинотеатрах. Время от времени он остается без работы, потому что запивает. Мы сразу это узнаем, так как деньги перестают приходить по листу.

Иногда, пьяный, он околачивается у нашего дома, чтобы увидеть меня. Соседка наша Маша Куркова сообщает:

— Вашего встретила. Опухший. Лицо постозное.

Маша — медсестра, она всегда щеголяет терминами. Я стыжусь отца, и все-таки мне жаль его, такого обиженного, с вытертой уже макушкой, «о густобрового, доброго, безвольного моего отца с вечно красными, умоляющими глазами. Когда я буду работать и получу специальность, я скоплю денег и уговорю его лечь в специальную больницу, где лечат таких, и может быть, его там снова сделают человеком. А если бы он был сегодня с нами, он обязательно провожал бы меня.

Я подошла к остановке, встала в длинный, загибающийся хвост. За спиной кто-то чиркнул спичкой. Остро запахло серой и дымом. Какой-то малый сказал за моей спиной:

— Иде-ет...

По очереди прошло движение, хвост подтянулся, стал толще, напрягся, подходил автобус, прозрачный от больших стекол в стенках и крыше, похожий на пустой аквариум.

— При-ступай к начинке! — крикнул малый за моей спиной, и начался штурм. Но все-таки я попала в салон и успела сесть.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.