Семь монологов Геннадия Хазанова, которые он не произносит в концертах
1. Мама
Моя мама всегда делала вид, будто она не хочет, чтобы я стал артистом. Но, я уверен, она всегда этого желала. Может быть, потому, что сама в свое время мечтала стать балериной, и не получилось... Наша семья не была театральной, но сильно тянулась к театру. С детства мама возила меня в балет. Однажды утром мы проснулись и увидели такую картину: после ремонта все обои отклеились от стен. Было воскресенье, но вместо того, чтобы сразу приняться за работу, мама сказала: «Поедем в Большой...»
Эстраду дома не признавали. Считали чем-то второсортным. Мне было 10 лет, когда мама повезла меня в хореографическое училище. Меня даже к экзаменам не допустили: я не подходил по физическим данным. Потом автобус вез нас с мамой домой. Я рыдал.
У меня всегда была большая потребность выступать, что-то такое рассказывать, петь, танцевать, и чтобы все смотрели на меня и аплодировали. В пионерском лагере я дирижировал хором, причем меня меньше всего интересовало, что там они пели, я изо всех сил махал руками, а вечером на ужине за свой артистический труд получал пирог с изюмом. С шести лет я неизменно выступал на всех семейных торжествах. У меня был свой шлягер: «Где ж ты мой сад, вешняя краса...»
Моя мама была членом зрительской секции ВТО, и я рано стал посещать обсуждения спектаклей, творческие вечера актеров... Всюду я опять-таки старался выступать. На вечере Весника и Папанова я попросил слова, мне дали, я что-то говорил невнятное, сбивчивое и наконец... расплакался. Весник посмотрел на меня и сказал: «Это мальчик или карлик?» Опять мы с мамой тащились на автобусе домой. Мама утешала меня, как могла... Однако сам для себя я потихоньку становился «большим артистом». Кончилось это тем, что, завершив девятый класс, я перевелся в вечернюю школу и пошел на завод, чтобы через год попытаться поступить в театральное училище. Мама не возражала.
Первый мой рабочий день пришелся на день зарплаты. «Сосунку водки не давать», – сказал мастер, представляя меня бригаде. Хоть я уже был довольно взрослым, выглядел я как двенадцатилетний мальчик после тяжелой болезни... К тому же скоро выяснилась моя полная несовместимость с техникой. Может быть, это получилось потому, что рос я в семье без мужчины...
На заводе я сразу же записался в самодеятельность. К этому времени я уже читал все монологи Райкина. Для своего номера я купил карнавальные маски, за которыми вообще не было видно моего лица, но, несмотря на это, имел большой успех. А после того, как в заводской стенгазете написали: «Попробуй угадай-ка: Хазанов он иль Райкин?», – я стал местной знаменитостью. Правда, никаких поблажек в работе я не получил, просто вместо «Сосунка» меня стали звать «Гена-потанцуй»... Но все как-то решили, что на заводе я не задержусь и рано или поздно уйду в артисты. Один дед проводил со мной душеспасительные беседы. Он говорил: «Знай, все артисты – шарлатаны, а твой Райкин – среди них первый...»
А с Райкиным я познакомился раньше. В 1959 году по только что приобретенному телевизору марки КВН я впервые увидел Аркадия Райкина. И все! С этого момента я заболел. Я говорил его голосом, выучил наизусть целые программы и твердо решил, что должен увидеть его, так сказать, живьем. Каким-то образом я узнал номер его телефона. И вот на большой перемене я, ученик 8-го класса, попросил разрешения позвонить из учительской по важному делу. Я набрал номер, стараясь четко произносить каждое слово, медленно проговорил в трубку: «Можно попросить к телефону народного артиста РСФСР Аркадия Райкина?» Я говорил, а сам смотрел на учителей. В классе я был полностью в их руках, но в этот мой звездный час я брал реванш: мне, а не им известен райкинский телефон. Называюсь: «Говорит московский школьник Геннадий Хазанов». Со мной разговаривает его жена; меня просят позвонить завтра... В день своего шестнадцатилетия я получаю необыкновенный подарок – я вижу Райкина. После встречи в Доме народного творчества я подхожу к нему. Он протирает машину, я представляюсь, говорю, что мечтаю посмотреть его спектакль, он отвечает: «Звоните». И вот я у Театра эстрады, жду Райкина. Зима, жуткий мороз, в отчаянии мне начинает казаться, что я все прозевал, как вдруг подъезжает машина, из нее выходят Райкин с женой.
Я смотрел спектакль из кулисы, сидя в кресле, где отдыхал Райкин. Он приходил со сцены – я вставал, он выходил на сцену – я садился... Это было невозможно! От счастья я еле держался на ногах. Но окончательно меня сразило, когда в антракте Аркадий Исаакович спросил меня: «Тебе понравилось?» Ну что я мог ответить!..
Еще долго после этого знаменательного вечера я, бывая с мамой в гостях, рассказывал про мою встречу с Райкиным. Со временем драматургия рассказа, интонации, удачные фразы стали закрепляться, я уже знал, в каком месте слушатели удивятся, в каком засмеются, в каком затаят дыхание... Теперь я понимаю, что этот рассказ и был моим первым эстрадным номером.
Весной 1963 года, когда я решил поступать в театральное училище, я еще раз пробился к Райкину и попросил его посоветовать, что мне читать на прослушивании. Райкин грустно посмотрел на меня и сказал: «Мне нравится начало седьмой главы «Мертвых душ». Я быстро выучил эту главу, а один мамин знакомый режиссер почему-то порекомендовал мне читать текст под пьесу «Ноябрь» из детского альбома «Времена года» Чайковского. И с этим я иду на прослушивание в школу-студию МХАТ. Когда я кончил свой номер, я увидел ужас в глазах слушавшего меня Евгения Радомысленского. «Кто вас этому научил?» – смог лишь проговорить он. Теперь я понимаю, как нелепо я выглядел, декламируя высокие гоголевские слова под ученическое треньканье на рояле: «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!»
Для Райкина все здесь было понятно, близко, выстрадано, я же тогда воспринимал это как хрестоматийный скучноватый текст, не больше. Но сейчас я все чаще и чаще думаю, что, может быть, пройдет еще немного времени – и седьмая глава поэмы Гоголя «Мертвые души» станет мне доступной...
Началось с того, что я, посмотрев «Клопа» в Театре сатиры, стал «доставать» Менглета и благодаря своей настырности «достал» его. Он меня прослушал, немножко со мной поработал и сказал: «Я счастлив был бы ошибиться, но артиста из вас не выйдет». Удар! Я сунулся в Щукинское и после первой консультации услышал: «Шанс у вас нулевой, у вас нет ни юмора, ни темперамента». Еще удар! Потом злополучная история с «Мертвыми душами» Гоголя и «Ноябрем» Чайковского. Третий удар!
Не сдаюсь, подаю документы на театроведческий ГИТИСа. Мне 17 лет, в голове футбол, а я в критики полез... Пришел на экзамен с книжкой Г. Товстоногова «Современность в современном театре», надеялся, что мне удастся повернуть разговор в нужное мне русло. Не вышло. Сунулся на заочный – не приняли. Удар, удар, еще удар!.. Я в нокдауне. «Раз, два, три, четыре, пять...» Я поднимаюсь и иду снова на завод.
Но стоило мне немножко оправиться, как я решился идти в Вахтанговское училище. На одной из консультаций меня увидел Александр Ширвиндт, и вот он первый не сказал, что мне не стоит пытаться стать артистом, первый дал правильный совет. Он сказал: «Тебе надо идти в цирковое училище на эстрадное отделение». Я так и сделал. Правда, до того, как я стал студентом, мне были нанесены еще два удара. Первый: меня приняли в цирковое училище лишь со второго раза; второй мощный удар по моему представлению об искусстве нанесла мне эстрадная студия МГУ, которая перевернула мои представления об эстраде, приобщила меня к современному театру, продемонстрировала, как можно смех соединять с самыми серьезными и высокими помыслами, задала уровень, к которому я стремлюсь и поныне.
Человек, пришедший в самодеятельность МГУ, мгновенно попадал в некое магнитное поле и волей-неволей не мог остаться таким, каким был до этого. Стал меняться и я. Многое, чему поклонялся, я теперь стал отрицать. Кроме, разумеется, Райкина... Я буквально ринулся в театральный кабинет ВТО и перечитал все новейшие по тому времени пьесы.
Поступив в цирковое училище, я со студией не порвал: играл в спектаклях, ходил на все собрания, читки, обсуждения, авторы этой студии написали мне тексты первых моих самостоятельных эстрадных номеров...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.