Внезапно возникла заминка. Вереница людей у дверей замерла. Те, кто шел замыкающим, не сразу поняли, что произошло. На полу возле распахнутой двери лежал Сметанников, запутавшись в стропах стабилизирующего парашюта. Шли секунды, самолет подходил к границе района десантирования. Олег просто-напросто упал, не добежав полметра до двери. И несколько человек, в том числе и Мацнев, так и не выпрыгнули. Не успели. В тот момент Сметанников и сам не мог бы объяснить, как это произошло. Он чувствовал на себе испытующие взгляды товарищей, вопрос, застывший на губах командира роты. Там, внизу, на земле, их батальон уже шел в атаку, а они остались в самолете. Из-за него, Олега Сметанникова. Самолет, набирая скорость и высоту, взял курс на аэродром базирования. Вот что вспоминает Мацнев:

— Я смотрел на Сметанникова и думал: почему он упал? Первое, что пришло в голову, — испугался. Новый самолет. Нервозность обстановки. Прыгать предстояло в туман. Всякое бывает. Хотел спросить Олега напрямик. Сдержался. Вопрос тоже может обидеть. Вспомнил все, что знаю об этом парне. Немногое. Не очень разговорчив. Все делает основательно. Перед начальством не заискивает. Не хитрит. Порой инертен, но на трудности не жалуется. Нет, не верилось, что испугался. Я знаю таких парней по Афганистану — трудяги. Они не подводят. К тому же я ни разу не слышал от командира взвода, от сержантов нареканий в адрес Олега. И все-таки... Подумал: будет оправдываться — значит, что-то не то. Но он не оправдывался. И я поверил, что в случившемся нет его вины.

...В те дни никаких особенных событий в полку не происходило. Полетов было мало, аэродром не подсох от недавно сошедшего снега. На учебных полях сапог из грязи не вытащишь. Зато много дел было в парке — надо было заканчивать перевод техники на летний период эксплуатации. С утра до вечера рота Мацнева трудилась в своих боксах — с боевых машин десанта смывали зимний камуфляж, чистили ходовую часть от набившейся на последних учениях грязи, подкрашивали, смазывали.

Который уже день трудились в парке и наши витебчане.

На усталость никто не жаловался. Но Мацнев, как ни поджимало время, давал роте отдых, понимая, что нельзя от людей требовать невозможного. В короткие эти паузы я подсаживался к кому-нибудь из наших, и мы разговаривали о самых разных вещах. Накопившаяся усталость лишала эти беседы всяких оттенков лирики, и я узнавал порой в пять минут о ребятах больше, чем в иное время выспрашивал за час.

Так появился в блокноте разговор с Сергеем Капешко.

— А ведь Юрий Курсенко, наш механик- водитель, из БМД так и не вылез. Не хочет расслабляться. Есть такие люди: пока руки инструмент держат — будут вкалывать. И вообще хороший он парень. В высшем мореход ном учился до службы, штурманом будет. И специалист каких поискать. Рядом с ним одно удовольствие работать — научиться можно многому. В этом плане армия вообще дает немало. Жизнь узнаешь, цену труду человеческому. к технике привыкаешь.

Раньше ведь как: легко тебе с человеком — значит, он тебе товарищ и друг. О его жизненном опыте судишь по рассказам. Много знает — бывалый, положиться на него можно. А оказывается, все не так просто. Вон Саша Живодров — тихоня вроде, слова лишнего не скажет. А я бы себе лучшего друга не пожелал. С ним хоть в разведку, хоть куда пошел бы. Надежный парень, верный. А есть один в нашей девятке, тут я бы еще подумал. Почему? Сразу и не объяснишь. Люди по делам своим видны. Например, Ваня Михайлов. Он когда работает, то меньше всего о себе думает. Все о деле. Легкая работа, тяжелая, ему без разницы. Надо делать — и все тут. А тот, о ком я говорю, работу себе полегче ищет, повыгоднее, чтобы было чем перед командиром отчитаться. Что у него внутри — не поймешь, ему подвести людей — не вопрос. На первом месте «я». Это мы не сразу поняли. Но когда поняли, обидно стало. Тяжело в человеке ошибаться. Поговорили с ним. На неделю хватило, а потом снова из него чертово «я» полезло.

Знаю, о ком идет речь. Сознательно не называю фамилии. Пока не называю. Верю в то, что человек этот поймет эгоистом в коллективе жить нельзя.

— О доме скучаешь, Сережа?

— Скучаю, чего там. Иной раз глаза закрою и вижу наш дом на пригорке. Рядом яблони цветут. Маму вижу, как в огороде работает. Смотрит на меня и улыбается. Я ее почему-то всегда представляю в платке, а руки землей испачканы. Отец — тот тоже на работу собирается.

Тут недавно был на квартире у нашего заместителя командира роты по политчасти гвардии старшего лейтенанта Сычевских. Я его посыльный на случай тревоги, ну и надо было узнать, где Геннадий Петрович живет. Пришел — а уходить не хочется. Дом. одно слово. С семьей Сычевских познакомился. О жизни хорошо поговорили. Как у себя в деревне погостил, душой отдохнул.

Конец нашего разговора слышит Ваня Михайлов. Не выдерживает, вступает:

— Мне мой дом тоже снился раньше каждую ночь. Особенно когда в лагере жили. Ложусь спать и говорю себе: «Поехал домой». И еду. И почему-то всегда со мной Андрей Наумов и Федя Филинов. И каждый раз нас встречают по-праздничному. Бабушка печет что-нибудь, сестра в новом платье. Мы сидим как именинники, пластинки слушаем, журналы смотрим. А потом вдруг кто-нибудь из нас на часы посмотрит — пора возвращаться. Мы даже пирогов попробовать не успеваем. И — в роту на перекладных. Едем, нервничаем, не опоздать бы. А тут дежурный: «Рота, подъем!»

Иван — очень дружелюбный парень. Улыбка у него предобрая. И весь он на виду. Впечатлительный, правда, очень. Огорчит его что-нибудь, и сразу это заметно: глаза печальные, сам понурый. Но это ненадолго. Достаточно кому-то пошутить — Михайлов первым рассмеется. Но главное его качество — выгоду свою никогда и ни в чем не ищет. Не дано ему этого. Другой на его месте взвесит «за» и «против», а Ваня только скажет: «Что ж, я готов». Это тоже от доброты. А вот откуда она в нем, эта доброта?

Рос парень, считай, без родителей. Мама умерла, когда Иван был совсем маленький. Отец женился вновь. Воспитывали парня бабушка Фаина Ивановна и старшая сестра. По-доброму, значит, воспитывали, что не ожесточилась, не очерствела ребячья душа без родительской ласки, не обросла панцирем равнодушия, приспособленчества. Спросил как-то Михайлова:

— Какая у тебя бабушка?

— Простая. Добрая. Хорошая, в общем. Все ее уважают.

И весь сказ. И не надо к этому ничего добавлять.

— Однако пора за дело. — Капешко встал, сунул в карман ветошь, полез в БМД. — Нам сегодня кончить надо.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.