- Это... какую?
- Что вчера купили. «Свет над Китаем»... А кроме этой я все вернул.
- До утра ещё можно, я её, вероятно, в самолёте начну читать... - согласился Тиморцев. Он уже вышел из машины, но вдруг, точно что-то вспомнив, приостановился и, высоко подняв указательный палец, значительно произнёс:
Что хранишь ты, то пропало, Что ты отдал, то твое.
- Это, Пётр Илларионович, ведь не в узком смысле: это... Руставели! - широко улыбнулся шофёр. Его крупное, немного скуластое лицо с густыми размашисто-крылатыми и чёрными, как угли, бровями сразу сделалось ребячески добродушным.
За пять недель Пётр Илларионович купил немало новинок художественной литературы, но купленная книга неизменно прочитывалась прежде этим рослым и суровым на вид парнем.
«Если девушка в семнадцать - восемнадцать лет прочла и поняла книгу Калинина «О коммунистическом воспитании», если она хочет быть законным наследником большого педагогического наследства Макаренко, - думал Тиморцев, - если шофёр читал Руставели и боится, что две замечательные строки будут поняты «в узком смысле», - это что? Это, несомненно, доподлинные знания! Это черты нового! Это хорошо, да и только!
Да ведь чтобы вполне правильно организовать эту штуку, «пионерскую радость», пожалуй, надо и знаний, и умения, и желания, и старания, и терпения уж никак не меньше, чем для организации, скажем, большой поточной линии. А? - задал сам себе вопрос Пётр Илларионович.-
И может быть, очень может быть, что Галя и права, говоря, что мне «почти» не надо готовиться к беседе с пионерами, то есть полагая и утверждая этим, что мне всё же немножечко, да подготовиться нужно!» - вспомнил Тиморцев.
Но, придя в комнату, он подумал, что надо собрать вещи к отъезду.
- Ничего, Галя, побеседуем завтра с пионерами и «без подготовки»!... - щёлкнув добротным замком туго набитого портфеля, вслух сказал Тиморцев.
На другой день точно в восемь шофёр доставил Тиморцева к пионерам.
- У вас... план занятия есть? - тихонько спросила Петра Илларионовича Галя, когда он с трудом втиснулся в узкую парту-кафедру. Галя старалась говорить так, чтобы её не слышали пионеры, торопливо рассаживающиеся за столами. Они уже знали от своих отцов и старших братьев об этом замечательном изобретателе много диковинно-чудесного, и теперь не спускали с лица Тиморцева восторженно-любопытных глаз.
Галя казалась ещё более юной, живой, энергичной, но нежный и чистый овал её лица днём совсем не производил впечатления худощавого. Упрямо пробивающийся через смуглую кожу румянец, большие и удлинённые тёмные глаза, тонкая шея, празднично-торжественное выражение лица и даже по-вчерашнему затейливая причёска-бант из тугих кос показались Тиморцеву как бы увиденными впервые.
- Давайте, Пётр Илларионович, минуточку... подумаем вместе над планом, - без тени смущения, очень непринуждённо и в то же время озабоченно предложила Галя.
Тиморцев ласково поднял руку:
- Во-первых, не скучное занятие «согласно плану», а задушевная и, значит, интересная, «неофициальная» и, значит, «внеплановая» беседа, - смеясь одними глазами, сказал он. - Во-вторых, никаких планов-рамок для беседы с ребятами я никогда не сочинял, да это и не нужно. По-моему, это даже лишнее.
Видя, что Галя многозначительно собрала тугие складочки у переносья, Тиморцев ещё веселее досказал:
- Мой план, Галя, таков: они задают мне любые вопросы, которые считают для себя интересными... Понимаете? Не мы считаем, а они сами! А я отвечаю. Вот таким способом у нас и получится живая беседа.
Он говорил громко, так, чтобы его слышали все, и, обращаясь уже не к Гале, а к притихшим пионерам, добродушно спросил:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.