Владимиру Афанасьевичу Овчинникову нет еще и пятидесяти, а перед вами уже лежит первая отечественная заметка о его творчестве!

И это несмотря на то, что он впервые участвовал в вернисаже всего четверть века назад! Тогда вместе с тремя друзьями-художниками он устроил выставку по месту своей работы. Местом работы был Эрмитаж, где все четверо служили такелажниками, развешивали великие полотна, и как-то, оставшись сверхурочно. развесили в служебной комнате свои. Эту «такелажную» выставку, естественно, тут же с крупным (в духе времени) скандалом закрытую, в последнее время часто вспоминают в связи с приездом Михаила Шемякина, который тоже был одним из четырех.

Многое случилось и утекло с той давней поры, первого короткометражного эпизода жизни художника. В конце 60-х — начале 70-х Владимир Овчинников — активный и непременный участник неформальных выставок. небанальных по существу и батальных по форме. Смысл запретов,

которые налагались на его картины, сегодня уже необъясним, это была одна из нелепостей нашей культурной жизни, когда облеченные званиями и конторской властью знатоки умели объявлять «формализмом» и вызывающую беспредметность (которая формы вообще не несет), и нарочитую предметность, больше, чем многим, свойственную Владимиру.

В стиле Овчинникова органично сливаются несколько очень разных ручьев-традиций отечественного искусства и возникает новый, уже непохожий на них, безошибочно узнаваемый — стоит только раз увидеть его картину среди сотен других.

Проступает в его полотнах и острая социальность передвижников, и идущее от Гоголя пристальное внимание к «маленькому человеку», который, если брать по большому счету, есть главный персонаж всей земной жизни. А если говорить о форме, то здесь прочитываются традиции русской иконописи (с ее отстраненной статикой, выверенной законченностью, предельно резким фокусом), которые непостижимым (но тем не менее постигнутым!) образом соединены с линией, счастливо найденной и осуществленной К. Малевичем. Вспомните его «Жниц», «Лесоруба», «Марфу и Ваньку», «Уборку ржи», другие полотна этого ряда. Сравните с картинами Овчинникова. и в этом сравнении проглянет и откроется вам новый виток бесконечной спирали, по которой восходит к вершинам духа наше искусство.

Знаток-искусствовед может рассмотреть в манере Овчинникова еще и влияние европейского Северного Возрождения XV — XVI столетий, и воздействие недальнего ленинградского неоакадемизма, и отсветы позднего Филонова.

Но при всех влияниях Владимир Овчинников — самобытный и оригинальный русский художник последней трети XX века, продолжатель и хранитель отечественных культурных традиций, прежде всего изначально присущей российскому искусству гражданственности.

Глубокая культурная традиция ясно видна и в другом. На полотнах которым открывается новое неведомое качество, вдруг появляется море волнующих разум и душу вопросов и стремительно вырастают в сознании ветвящиеся ассоциативные деревья. Простота холста предстает как морская поверхность, под которой скрыты километровые таинственные толщи, неизмеримая сложность жизни.

Кажущейся несложностью, даже скупостью художественного решения удивляет, к примеру, «Давид». Победитель, свершив подвиг, вернулся к родному порогу. Он встречен покосившимся от времени крыльцом, заколоченной дверью... Подвиг его, оказывается, не нужен никому! Никто его не ждал или, может, уже не мог ждать. Трагедийный момент возвращения... Но тут же врезается в него гротескный слэнговый момент — в руках у Давида не голова великана Голиафа, а кочан! Значит, не было сражения и победы, потому и не ждет никто героя? Нет, было, видимо, и то, и другое — ведь в другой руке гигантский меч Голиафа. Да и офицерская портупея, расчерчивая коренастую славянскую фигуру, доказывает, что перед нами военного дела человек... Такая вот цепь подтверждений-отрицаний, шаг за шагом углубляющая всякому известный сюжет.

«На переезде». Еще большая графическая простота, грозящая вот-вот превратить картину в чертеж. Но чего ждет ангел, сидящий на переезде? Если перехода, то давно уже можно идти, переезд открыт. Если поезда, то они на переездах не останавливаются, проносятся на всех парах. Переезд и прямая, каких на Руси нет, дорога предстают еще и как перекресток жизни. Чего ждем мы, сложив крылья, на этом перекрестке? И что означает тщательно выписанная зарегулированность и организованность пространства, сразу лишившая даже залетного ангела необходимости куда-то двигаться?

Дева Мария в «Благовещенье» предстает одетой в ватник русской крестьянкой, которая преклонила колени перед стандартным ящиком. Солнце село за горизонт и в странном ореоле взошла луна, сама похожая на горячее светило. Обрубленное дерево лишено единого листа, на нем пустой скворечник. Но ангел слетел на эту землю, значит, пришла надежда.

Написанные в расцвет застоя, 12-летней давности «Рыбаки». Этнографически четкая фиксация распространенного времяпрепровождения выполнена на фоне окружающей жизни. Вследствие этого любимое народное занятие, уединение на оторванной льдине вырастает до символа ухода от действительности.

«Красный утюг» родился в 1988 году. В нем напряженность усилий ангельского народца предстает как напряженность авторских раздумий о весьма современных материях. Можно с этими раздумьями соглашаться, можно отвергнуть их и дать свое понимание. Слово художника сказано, пусть, кто сможет, идет дальше...

Судьба художника — это судьба его картин. Полотна Овчинникова высоко ставят ценители в разных странах мира. Они экспонируются во многих европейских и заокеанских галереях. В прошлом году приобрел несколько холстов «Метрополитен». Спустя полгода, видимо, прослышав об этом, впервые купил две картины Русский музей. Небольшая часть полотен рассеяна по личным коллекциям у нас. Но основную, то есть львиную долю картин комбинат имени Вучетича — черная дыра, через которую пропадает в западной стороне наше современное искусство, — запродал на корню, их увозят из мастерской (это одна из комнат двухкомнатной квартиры) еще не высохшими. Кто хочет, может взглянуть на них — для этого надо купить билет, например, в тот же «Метрополитен», но сначала нужен, естественно, билет до этого «Метрополитена».

В той стороне искусство Овчинникова некоторых ценителей приводит в восторг неописуемый. Вот, например, что пишет Жан-Ноэль Шифано в изнурительно роскошном журнале «Maison et jardin» («Дом и сад» № 350, февраль текущего года), перевод дословный, поэтому не очень уклюжий:

«Начиная от Кандинского, автора первой абстрактной акварели в 1910 году, до колоссального Малевича, гениального пионера в поисках живописи века, наследником которого оказался самый великий современный русский художник Владимир Овчинников, живущий в Ленинграде и терпеливо создающий творения или иронию человека, спорящего с поэзией ангелов».

Такой вот полный европейский восторг!..

На нас-то он, ясное дело, воздействия эпатирующего не окажет. Мы ведь знаем твердо и навсегда, что в нашем Отечестве пророков нет! Правда, иногда вдруг залетит ярким болидом из нобелевских пространств история о поэте-тунеядце-изгнаннике или явится сказка о том самом эрмитажном такелажнике, ставшем мировой знаменитостью.

Смутят ненадолго залетные птицы-легенды. Но мы овладеем собой. За словом в карман не полезем.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.