Я нагибаюсь, переворачиваю его на спину и вижу, как из его ладони выскальзывает инкрустированная серебром зажигалка.
Веки Лисневского вздрагивают. Он приоткрывает глаза, силится что-то сказать, но ему это не удается. Из уголка рта выкатывается тонкая струйка крови.
Я оставляю Лисневского на попечение сержанта, а Жохова увожу с собой в третье купе. Постепенно к нему возвращается присутствие духа. Он осмысленно смотрит на меня, делает несколько судорожных вздохов и начинает говорить, по привычке жестикулируя руками:
— Мы легли спать... я уже заснул... вдруг слышу Танин крик... Меня как подбросило... вскочил... вижу — мужчина... В купе темно, лица не разглядеть... Я ударил, что есть силы, он упал... Вы верите мне? — его рука прочертила в воздухе что-то, отдаленно похожее на вопросительный знак. — Верите? Я не хотел, но жена... Она так сильно кричала... После того, что с нами со всеми было, нервы на пределе...
— Я вам верю, — успокаиваю я Станислава Ивановича. — И потому постарайтесь сосредоточиться и припомнить, что происходило в восьмом купе во время игры в преферанс. Это очень важно.
— Преферанс? — Жохов обеими руками гладит свой лысый череп. — Ах, преферанс... Я не играл. Я наблюдал... Вы серьезно интересуетесь?
— Вполне, — заверяю его я.
— Ну, что происходило? Очко было по две копейки. Постепенно игра захватила, игроки стали нервничать, один мизер раз десять играли, не говоря уже о восьмерных. Сели после обеда, а пуля была до пятисот. Закончили в девять. Не обошлось без эксцессов. Лисневский не снес карты, играя в мизер, а Виталий, когда разложили, заметил это и обозвал его мошенником.
— А Тенгиз? — подсказываю я.
— Да-да, Тенгиз. Когда стали подсчитывать, оказалось, что больше всех проиграл он. Тогда Рубин сказал: «У спекулянтов денег много, не обеднеешь». Тенгиз взорвался. В общем, стычка была основательная, они ругались даже после того, как все разошлись.
— Что вы делали после, когда ушли из восьмого купе?
— Во время игры все мы немного выпили, и когда я вернулся к себе, повздорил с женой и решил пойти в ресторан, тем более что меня пригласил туда Эрих. Там мы подсели к Кваскову и пробыли до самого закрытия. Верней, Эрих через полчаса ушел, а мы с Квасковым остались.
— Вспомните, о чем вы говорили?
— О разном, — уклоняется от ответа Жохов.
— Станислав Иванович, мне бы хотелось, чтоб вы были более откровенны.
— Но я действительно не помню.
— Вы о многом умалчиваете. Ведь вы угрожали Рубину. Ругались с ним. Положение более чем серьезное, и мой вам совет — будьте правдивы.
Он вскидывает руку, очевидно, собираясь доказать что-то, но тут же бессильно ее опускает. Возможно, в этот момент он вспоминает о Лисневском.
— Хорошо, слушайте... Когда я вернулся в свое купе, то увидел на столике зажигалку этого подлеца. Ну и вспомнил, что во время игры он выходил на несколько минут из купе. Мне не оставалось ничего другого, как сделать вывод... — В его голосе появляется трещинка. — Если бы Таня хоть как-то объяснила мне эти совпадения. А она порола явную чушь. Про какую-то подругу, про подарок, и это в то время, как я лично видел эту самую зажигалку в руках Рубина каких-то полчаса назад! Вы говорите, что я с ним ругался. Да я обязательно поговорил бы с этим подонком, но, к сожалению, когда я хотел зайти к нему в купе, там был Тенгиз. Они кричали так, что было слышно даже через стенку. Мне надоело ждать, и мы с Эрихом пошли в ресторан. Да, я был зол на Рубина, но не помню, чтобы угрожал ему расправой.
— Станислав Иванович, а вы уверены, что зажигалка, от которой прикуривал Рубин, и та, которую вы нашли у себя в купе, одна и та же? Может быть, вы ошиблись, и они просто похожи, мало ли одинаковых зажигалок? И почему вы думаете, что к вам заходил именно Рубин? Разве он один выходил во время игры?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.