Великан

- Ой, дух захватывает!...

Клеть пошла тише, остановилась. Потоки воды, стекающие по стволу, с шумом ураганного ливня обрушивались на железную крышу клети. Сквозь решотку двери Ваня Косарь увидел шахтный двор, ярко освещенный большой электрической грушей. Стволовой распахнул решотку, и Гризодуб, втянув голову в плечи, подняв воротник спецовки, проскочил под холодным дождём на освещенное пространство. Ваня Косарь выбежал за ним.

- Смотри, что делается! - сказал Гризодуб, разглядывая плесень на дубовом креплении, ржавчину на рельсах и рыхлые железобетонные стенки, ещё сохранившие на себе тёмно-жёлтые следы разъедающих шахтных вод.

- Без нас и железо пропадать стало. Вот немцы что наделали!

Ваня Косарь смотрел не на плесень, а на своего друга.

- Наш человек крепче дуба, крепче железа.

- Это верно, Ванюша. Есть человек - будет и жизнь. Ну, пойдём, дружок. Смотри, примечай дорогу. Вот это место называется шахтным двором. Мы пойдём прямо, по коренному штреку. Штрек - это дорога к забою.

Размахивая аккумуляторной лампочкой, согнувшись чуть не вдвое, Гризодуб быстро пошёл в темноту, в глубь шахты. Ваня Косарь поспешно следовал за ним. Дорога была длинной, очень утомительной и скучной. Чем дальше уходили от ствола, тем делалось жарче. Прохладный ветер, неизвестно откуда возникший здесь, глубоко под землёй, дул в спину, приятно освежал. По всему штреку через каждые два шага стояли массивные деревянные столбы, накрытые толстой перекладиной. Изредка проносились поезда, груженые углем, порожняк. Ваня Косарь разглядывал всё это спокойно, с умеренным любопытством. Ничего нет особенно интересного. Чему Гризодуб радуется? Почему часто останавливается и, оборачиваясь к нему, широко улыбается?

Ваня Косарь за годы войны прошёл через самые страшные испытания: три раза был ранен, заглянул в глаза голодной смерти, будучи в немецком окружении. Потерял мать, сестёр. Все его несчастья были не то что забыты, когда он встретился на фронте с Гризодубом, но стали менее болезненны, менее мешали жить. Гризодуб, лет на двадцать старше его, был ему и другом, и отцом, и больше всего братом. Не разлучаясь с ним на войне, он не захотел разлучиться и в дни мира. От него он много слышал о Донбассе, о шахтах, о шахтёрском труде. Надо сказать, что тогда, на фронте, слушая рассказы друга, он видел мало хорошего в шахтёрской жизни. И всё-таки поехал с ним. Он верил, что Гризодуб научит его любить тяжёлый труд шахтёра, как научил любить в своё время тяжёлый, смертельно опасный труд разведчика.

- Степан Тарасович, почему эта шахта называется «Великан»? Что-то не вижу я ничего великаньего?

- Плохо смотришь, Ванюша: тебе не видно ни назад, ни вперёд. В царское время она называлась «Альберт», хозяйским именем. Лет двадцать так и жила маленькая, мелкая - «Альберт». Года за три до войны инженеры нашли ниже старых, тощих пластов молодые, восьмичетвертовые пласты. Москва составила планы, прислала нам машины, людей тьма-тьмущая понаехало, и мы принялись за дело. Мы углубили шахту метров на четыреста. Сделали пять рабочих горизонтов, ну и назвали её «Великан». Вот этот горизонт, где мы сейчас идём, называется двести двадцатый, он ещё хозяйский, бельгийца Альберта. Наш «Великан» ниже, под твоими ногами. Там всё обрушено, затоплено. Ничего, дай срок, и туда доберёмся... Ну вот мы и пришли! Слышишь перестук обушков?

Ваня Косарь затаил дыхание. Глухие, клюющие удары доносились откуда-то слева, из толщи угольного пласта. Приглядевшись внимательно, он заметил небольшую дыру между двумя пластами породы.

- Вот сюда мы и полезем, - сказал Гризодуб, вдевая крючок лампы в петлю спецовки и опускаясь на четвереньки.

Быстро, ловко работая руками и ногами, он вполз в тесную, с остро оборванными краями дыру и пропал в темноте. Раньше на фронте, идя в разведку с другом, Ваня Косарь боялся не опасностей, трудностей, а боялся отстать от него, делать не так, как делал Гризодуб. И теперь торопливо, не отставая от старого шахтёра, он полз за ним по крутой, градусов в сорок, скользкой подошве лавы, вдоль длинного желоба, наполненного углем, несущимся вниз, на коренной штрек.

- Вот и на месте, - тяжело дыша и отирая рукавом мокрое, разгорячённое лицо, сказал Гризодуб.

Он лёг, привольно, насколько позволяла теснота забоя, разбросав руки и ноги, закрыл глаза. Под его усами играла прежняя весёлая улыбка.

Немного отдохнув, Гризодуб поднялся, открыл глаза, воткнул остриё аккумуляторной лампы в крепёжную стойку, разделся до пояса. Белое кряжистое его тело резко выделялось среди пепельной породы, чёрного угля и густой темноты, чуть разбавленной скупым светом ламп. Он обмотал тужурку и рубаху вокруг крепёжной стойки и, хмурясь и фыркая, достал из кармана шароваров новенький, в сизой окалине зубок, вделал его в гнездо обушка, попробовал, клюнув им подошву породы, крепко ли держится.

- Вот и опять встретились! - проговорил он, выстукивая обушком литой, искрящийся чёрным стеклом, весело звенящий угольный пласт. - Здорово, чумазый! Как поживал без нас, а? Ну, шевелись, чумазый, рассыпайся! Начинаю!.

Гризодуб, став на колени, поплевал в одну ладонь, потом в другую, резко со всей силой забросил обушок за правое плечо и, аппетитно крякнув, вонзил острый зубок в чёрное блестящее тело пласта.

И как только из-под обушка брызнули угольные осколки, смешанные с огненными искрами, как только Ваня Косарь увидел под кожей своего друга буйно трепещущие мускулы и услышал возглас радости, вырвавшийся из груди шахтёра, он сразу понял то, чего не мог понять раньше... Глыба за глыбой летел на конвейер уголь. Покорно с весёлым хрустом раскалывался пласт. С неудержимой яростью мелькал белый черенок обушка.