Когда в 60-х годах во Вьетнаме возобновились бомбежки, художник Илья Глазунов поплыл туда на нашем торговом корабле корреспондентом «Комсомольской правды».

Мы хорошо знаем о военных действиях в Юго-Восточной Азии: газеты, телевидение, кинохроника доносили до нас не только фактографию событий во Вьетнаме, но и самую трагическую и героическую атмосферу того, что происходило там.

Что тут прибавить руке художника?

Ординарность комендантского часа. Позировать некому и некогда. Перед глазами – схожая строгость лиц, сходство форм и выверенных движений бойцов, зенитчиц, носильщиц...

Рисунки Глазунова тронули нас, запомнились. Тонкие карандашные линии на бумажном листе заставили и ощутить душевный настрой каждого патриота и услышать напряженно, но уверенно бьющееся сердце народа.

Зритель увидел не только поруганную красоту природы, старинного зодчества, недавнего мирного быта, не только испытал гнев против разрушителей, но и почувствовал локоть братьев – людей, обладающих действенной нравственной красотой, силой духа, которую не сломить никаким захватчикам.

...В Чили Глазунов оказался незадолго до трагических и кровавых событий. Многие из тех, с кем он дружески разговаривал, кого он наскоро зарисовывал, думая о будущих картинах, были замучены на стадионе в Сантьяго, расстреляны в заводских корпусах, убиты в осажденном президентском дворце. Конечно, художник не предвидел такого развития событий. Но в рисунках ощутима накаленная политическая атмосфера.

На выставке, посвященной Чили, я вспомнил другую экспозицию художника – в столичном Манеже, накануне двадцатипятилетия разгрома гитлеровцев под Москвой. Одну из стен занимало большое, энергично написанное полотно.

Лето сорок первого года. Отступление, беженцы на проселке. Мчатся испуганные кони. Зноем отдают спелые хлеба...

Небо затянуто грозовыми тучами, а на первом плане – пестрая хрупкая бабочка, чьи крылья в этот миг кажутся нам драгоценнейшим созданием тишины, покоя, образом мира...

Искусство Глазунова – живой отклик на сложную, суровую эпоху народных битв за свободу, за достоинство человеческой личности. Вернее, не отклик, а соучастие творчеством и собственной жизнью...

Было довоенное детство, потом ленинградская блокада, дорога через Ладожское озеро... Этим фактам можно поражаться, но сами по себе они обычны для военных невзгод, выпавших на долю миллионов людей. Важен не просто факт биографии, а твое собственное переживание случившегося и соотнесение этих личных переживаний с духовным опытом народа.

Он и в блокаде и в эвакуации мечтал о чем-то ослепительно прекрасном, вызывающем в людях пронзительно-благоговейную нежность. А когда в молодые годы брался за кисть и писал теленочка, родившегося на ферме и тянущегося к добрым, заботливым рукам, – выходило местами слащаво. Да и рисунок, как струна под неопытным пальцем, звучал не на той ноте. И позднее в его девичьих, женских образах нет-нет да проскользнет приторность, напоминающая ходячие песенки сороковых годов, сочиненные людьми, тоже жаждущими красоты, но представлявшими ее в виде какой-то умильной шикарности и роковой страсти.

Что же помогало идти к подлинному, к настоящему творчеству? Рост собственной культуры. Изучение мастеров прошлого. Ведь трогательны же в древнерусской живописи Борис и Глеб – братья, павшие жертвой зависти и коварства; трогательны, но не банально слезливы. А мир Достоевского? Вот уж где легко сорваться на монотонный крик, воображая себя на месте Мармеладова, или впасть в дешевую и скверную сентиментальность, обращаясь к образу Сони...

Первые выставки Ильи Глазунова были как бы собеседованием с собой, когда художник словно бы постигал возможности своего таланта. Он сосредоточивал внимание прежде всего на взорах своих героев и героинь, на выразительности очертаний фигур и Предметов.

За всем этим вновь и вновь возникает двуединство драматизма и светлой красоты, простоты и изысканности.

Глазунов принадлежит к тем мастерам, чье творческое мышление, пытливо обращаясь к особенностям натуры, сильно и своей фантазией, умением типизировать, создавать современную легенду и сказку. И зритель словно вступает в область русской истории, в стихию русского стиха, в край добрых и трогательных желаний, которым подвержены не только сочиненные витязи и царевны, но и мы с вами.

В таком естественном и смелом переходе от жанра к жанру, от поэтичного всматривания в натуру к быстролетной фантазии издавна заключалась сила отечественного искусства.

Остро воспринимая современность, Глазунов ценит мудрость предшественников. В памяти об их духовном опыте еще А. Пушкин видел «самостоянье человека, залог величия его».

Такое отношение к истории испокон веку отличало лучших представителей русской культуры. Боль за культурные ценности, погибавшие в мире чистогана и пошлых вкусовых поветрий, не покидала сознание ее мастеров.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.