Весенний бал во дворце герцога был в самом разгаре. Давался он не в чинных зимних залах, а на воздухе, в замкнутом со всех четырех сторон дворе герцогского замка, и потому был особенно оживленным и многолюдным. Вальсы, мазурки, полонезы рекой лились из медных глоток оркестра, музыкой пронизан был, казалось, сам воздух этого праздничного людского столпотворения.

Как истово, как самозабвенно выводили каждое па опасно декольтированные дамы и их наглухо застегнутые в мундиры и фраки кавалеры! Можно было подумать, что вот это театрально-торжественное шествие парами по кругу, это до мельчайших деталей, до механической точности заученное кружение, подскакивание и подпрыгивание являются главным делом их жизни.

Рядом с герцогом и его супругой, на возвышении, сидел молодой, с высоким лбом мудреца, министр и тайный советник двора. Он сидел в низком кресле и отстраненно, словно бы из дальней дали, глядел на проносящиеся мимо разодетые пары, на все это будто бы праздничное, заряженное весельем, а на самом деле просто праздное, суетное людское коловращение. Министр по совместительству был еще директором и режиссером придворного театра, и, как знать, может, и сейчас он по привычке смотрел на происходящее перед ним как на театр, как на один из актов пьесы неизвестного автора, называемой человеческой комедией?!

Искрилось в бокалах шампанское, сверкали настоящие и фальшивые бриллианты на изящно полуодетых дамах, гремела, властвовала над всем и вся чудесная музыка. Один сладкозвучный вальс сменялся другим, еще более изысканным. Музыка заполняла до краев огромный квадрат двора, давала ощущение полноты жизни, ощущение ее высокого смысла и значения.

И только один молодой министр двора хмурил высокий лоб, будто спрашивал себя: неужто и в самом деле в этом смысл жизни человека? Неужто для того только, чтобы сладко есть, нарядно одеваться, разъезжать в золоченых каретах и кружиться под музыку вот на таких балах, и живет человек?.. Так в чем же тогда, в чем смысл человеческого существования?.. Нет, он еще и сам не может дать ответа на этот вопрос. Он еще не знает этого ответа, а только ищет его и будет искать очень долго — десять, двадцать, тридцать лет — всю жизнь. И только под конец ее, создав своего гениального «Фауста», найдет. Устами доктора Фауста, тоже искавшего смысла и цели жизни, он потом скажет:

...Жизни годы

Прошли недаром, ясен предо мной

Конечный вывод мудрости земной:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день за них идет на бой!

...Викентию Викентьевичу так живо и так ясно представился этот бал, что, когда он открыл прижмуренные глаза и увидел из окна второго этажа все тот же пустынный двор герцогского замка, то не сразу вернулся из восемнадцатого века в век двадцатый.

Да, такие балы двести лет назад гремели во дворе замка и под сводами вот этих залов, которыми Викентий Викентьевич сейчас проходил. Бывал на этих балах и веймарский полубог Гете; его дом — в какой-нибудь сотне шагов от дворца.

Сейчас здесь — музейная тишина. На стенах комнат и обширных залов — картины, в нишах — мраморные и бронзовые бюсты. Бюст Гете, а по стенам — иллюстрации к «Фаусту». Бюст Шиллера, и под ним: «Мое разящее оружие — слово». Оба великих поэта не только знали силу художественного слова, они верили, что с его помощью можно преобразить мир, сделать людей лучше, добрей друг к другу.

Картины известных, малоизвестных и совсем неизвестных художников. А вот целая стена в большом зале занята портретами генеалогического древа герцогов веймарских. Вот семейный портрет: Карл Август Веймарский (это он пожаловал Гете чин министра), супруга герцога и их дети — девочка и мальчик. На следующем полотне мальчик уже взрослый; еще дальше — жена молодого герцога, дочь русского императора Павла — Мария. А вот они уже со своими детьми...

Викентий Викентьевич вспомнил, каким законченным кретином изображен на парадных портретах в Третьяковке Павел. Портрет Марии Павловны был написан просто, без всякой напыщенности, и то ли польстил художник монаршей особе, то ли пошла она явно не в отца, а только с портрета глядела если и не красавица, то симпатичная, умная женщина. Взгляд ее был как бы подернут этаким туманным, романтическим флером.

Викентий Викентьевич вглядывался в лица давно ушедших людей, и ему хотелось представить не только время, в которое они жили, но и всю атмосферу жизни, когда-то наполнявшей эти залы. Как историку, ему в общем-то не стоило большого труда представить и во что были одеты сиятельные хозяева дома и их гости и как они раскланивались при встрече. Но ему еще и хотелось знать, о чем они говорили, что они думали о своем времени и о той жизни, которая будет после них...

В доме Гете самое разительное впечатление оставил у Викентия Викентьевича кабинет хозяина дома. Среди множества комнат и залов он был едва ли не самым скромным. Очень скромной, если не сказать бедной, была вся обстановка кабинета: потемневший от времени дубовый стол, кресло, шкафы и полки с книгами. Еще скромнее, еще беднее выглядела соседняя с кабинетом комнатушка: там и всего-то стояла деревянная кровать. На этой кровати Гете отдыхал, на ней он и встретил свой последний час.

В одних комнатах дома хозяин принимал гостей — на пороге этой большой комнаты, скорее залы, прямо в паркете выложено гостеприимное «Добро пожаловать!». В других комнатах Гете слушал музыку. В третьих наслаждался созерцанием картин или античных статуй. А работать он приходил в эту небольшую угловую комнату с окнами в сад. Здесь он оставался наедине с собой. Здесь он оставался один на один с человечеством.

Сколько самых знаменитых людей из скольких стран мира побывало здесь, в этом доме, в этом кабинете! Разве лишь один яснополянский старец потом, через сто лет, будет пользоваться таким же поклонением, такой же любовью всего мыслящего человечества.

Викентий Викентьевич знал, что в числе многих русских, приезжавших лицезреть веймарского полубога, был и Жуковский. И ему хотелось представить эту встречу в живых подробностях.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.