Ведунья

Еще больше побелела и еще сказала:

- Пропади - пропадом! Я знаю теперь, где Матвей. Да, да, Зигмунд, Матвей и Яцек все трое!

У Яцека было тонкое, белое лицо и голубые глаза. Вечерами он уходил в рощу и долго сидел там, шептал и глядел на закат. Приходил потом к себе, шагал по избе и пел вслух песни, которые сам складывал. Это были песни о Висле, о соснах, о золотой листве на ясенях, о ржаных полях, это были дерзкие песни о панах, которые сели на Висле, которые, как саранча, съедают поля... Это были такие песни, от которых пела и дрожала душа.

ВОТ СЕГОДНЯ, на заре, пришел человек от войта и сказал:

- Эй, ведьма! Тебя зовет к себе войт. Бабка Анна посмотрела на посланца и спросила:

- Зачем я понадобилась ему в такую рань?

- А вот поди - ж ты! Может, тебя закутают в железо из - за твоих сыновей, которые что - то натворили в Варшаве.

Посланный войта вылетел из избы, раскрыв двери лбом... Он постоял у дверей, потрогал спину и лоб и, плюнув, сказал:

- Ну и сила же у этой ведьмы!

Войт держал в руках серый конверт с печатью. Он вертел его в пальцах и глядел исподлобья на бабку.

- Вот я и пришла, - сказала ведунья. - Зачем ты звал меня?

- Видишь ли, Анна, я получил кой - что о твоих детях.

- Слава богу, не совсем - таки забыли сыновья мои о старой матери.

У ведуны глаза из зеленых сделались светлыми - такими ясными, как в молодости. Она протянула руку к войту:

- Дай мне письмо!

- Погоди, я сам тебе прочту его.

Писали чужие люди, и то, что они писали, не сразу можно было понять. Писали они о каких - то законах, о суде о приговоре, который исполнен. И когда войт окончил читать, бабка стояла синяя, и губы ее шевелились:

- Значит, Зигмунд!... Значит, Матвей!... И Яцек!... Все трое!

Бабка давно разучилась плакать. Она опустила свою седую голову и пошла, глухо выдавливая:

- Значит Зигмунд!... И Матвей!... И Яцек тоже...