Сергей Львович был неприятно поражен.

- Но ведь тетушка твоя Анна Львовна дала тебе, помнится, сто рублей, - сказал он мрачно, - сумма немалая. Кстати, она просила у тебя, друг мой, не отчета, ибо деньги твои, - но рассказа, как расходуешь ты их.

Узнав, что Александр получил от дядюшки Василья Львовича, которому деньги были даны на хранение, всего три рубля, которые потратил на орехи, Сергей Львович оторопел.

- Точно ли, друг мой, ты помнишь? - спросил он, задохнувшись. Потом, сразу уверясь и глядя в сторону, он сказал скороговоркой:

- Пришлю тебе с первой оказией, а дядюшке напомню... Пиши матери, друг мой; письма твои для нас бесценны.

Он торопливо простился с сыном, медленно внизу облекся в шинель и, недовольный, побрел к своему вознице, поглядывая на дворец. Встреча с его обитателями и внезапный поворот карьеры, которые он с такою живостью воображал, не состоялись...

Это было похоже на болезнь; он мучился, ловил слова. Приходили рифмы. Потом он читал и поражался: слова были не те. Он вычеркивал слово за словом. Рифмы оставались. Он начинал привыкать к тому, что слова не те и что их слишком много; как бы то ни было, это были стихи, может быть, ложные. Он не мог не писать их, но потом в отчаянье рвал.

Стихи иногда снились по ночам, утром он их забывал. Однажды приснилась ему Наташа. Всю ночь продолжался бред, пламенный, тяжелый. К утру он проснулся, испуганный и удивленный - что - то произошло, чего он не мог объяснить, что - то изменилось навеки: он помнил строку, полстиха: «Свет - Наташа»; вместо рифмы был поцелуй. Так он и не понял, что ему снилось в эту ночь: Наташа или стихи? Но записал в своей тетради: «Свет - Наташа».

Он ничего никому не читал. От Корсакова, который попросил у него стихов для журнала, он отвернулся. Казалось, ему тяжело было сознаться в стихах, как в преступлении.

То, что говорил Куницын о разуме, страстях и гражданстве, гораздо более напоминало ему о стихах, чем лекции Кошанского, который только о стихах и толковал. В определениях Куницына не было ничего лишнего: самые слова «свобода», «разум», «страсть» казались предназначенными для стихов - рифмы сами приходили и доказывали правильность мыслей.

У него было любимое место в лицее: там он прятался от Пилецкого, туда внезапно скрывался, когда приходила охота грызть перья, мять бумагу, скрипеть зубами - то есть писать стихи.

Это была галерея, арка, соединявшая лицей с фрейлинским флигелем. Она висела над дорогой.

Александр подолгу глядел в окно: справа был парк, слева - прекрасная аллея.

В галерее устроили, наконец, библиотеку, и там выдавались им книги. Книги были скучные: история крестовых походов, путешествие по Нилу, Вольтерово - только история Карла XII.

Он полюбил скучные книги. Они были неторопливы и точны даже и тогда, когда описывались события быстрые или малоизвестные. Особенно он полюбил путешествия и сборники изречений; краткие истины, иногда до странности очевидные, стоили стихов. Путешествие юного Анахарсиса в Афины было любопытнее путешествия дядюшки Василья Львовича в Париж. Он начал читать, наслаждаясь медлительностью описания встреч и впечатлений юного скифа. Скиф был почти из тех же мест, что, и Малиновский, ибо древнее Меотийское озеро, на брегах которого он жил, было не что иное, как Азовское море. Дикий и девственный умом и сердцем, Анахарсис стал наравне с мудрецами афинскими другом Солона, он слушал афинских софистов, не доверяя им.

Шкафы иногда забывали запирать, и он, примостись к окну, читал. Здесь он прятался от скучных лекций: математики и немецкого языка. Он ни за что не мог заставить себя учить немецкие вокабулы. Немецкий язык казался ему плох: Гауеншильд, жуя лакрицу, читал стихи Опица. Он надувался, выкрикивал несколько слов, остальные шипел...

Пилецкий выследил Александра. Он было спрятался от него в глубокую дверь, что вела к фрейлинской половине, но был извлечен с торжеством. Ему погрозили пальцем, но, впрочем, ничего не сказали.

Пройдя однажды мимо него по коридору, как всегда, Пилецкий вдруг круто повернул, улыбнулся, взял его за плечи, - что было знаком доверенности и желания поговорить наедине. Александр увернулся довольно грубо. Он был щекотлив и не терпел прикосновений. Пилецкий, попрежнему улыбаясь, спросил Александра, почему он не хочет давать стихотворений своих Корсакову. Благородное честолюбие - похвально, неужели его не прельщает слава стихотворца, которая, конечно, его ожидает, если стихотворение появится в вышереченном журнале? Может быть, ему недостает пособий, и он хочет их получить? Ежели пособие будет надежное, оно тотчас ему будет доставлено. Пусть назовет, и все ему доставится.

Александр молчал. Ничего не ответив о стихах, он назвал одну за другой книжки, которые Арина сунула в его баул и которые Чириков отнял по приказу Пилецкого.

- Знаете ли вы, мой любезный, - спросил Пилецкий, - что это за книги?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.