Я хочу рассказать о небольшом, типичном немецком местечке, которое видел через несколько часов после его взятия. Это сотня разнокалиберных домов, главная улица с москательными лавчонками и пивными, где на грязных обоях ползают огромные тараканы - «пруссаки», - неизменная бензиновая колонка на перекрёстке - пустая, ржавая, сохранившаяся ещё от лучших времён. Ветер гонит по улице клочки последних номеров «Фёлькишер беобахтер», старые счета колбасных и пивных, всякую разноцветную дрянь, до которой падки немцы. На задворках гниёт навоз, тёмные закоулки пропахли кислятиной, старым пивом. Здесь немец жил, здесь немцем пахнет. Этот специфически немецкий запах я замечал и раньше - в блиндажах, казармах и деревенских хатах, где жили немцы. Здесь он настолько плотен, что невольно, перейдя обратно границу, замечаешь чистоту нашего воздуха, пахнущего хвоей.

Лавочка со свежей вывеской: «Торговый дом Ганса Штеммеля». Штеммель бросил всё, вплоть до последней выручки «торгового дома» - восемнадцати марок, лежащих в кассовом ящике.

Непонятно, чем торговала лавочка: пустые пивные бочонки и ржавые велосипеды, напильники из бельгийской стали и детские тетрадки, старинные голландские гравюры с неизменными ветряными мельницами на горизонте и французские шляпы, польские духи и кофе, потёртые запонки и обыкновенный русский самовар, даже, как обычно, немного помятый, порошок против блох и сахарин, колёсная мазь и несколько запылившихся экземпляров «Майн кампф»... Какой - то дикий хаос хлама с аккуратными ярлычками цен.

Откуда всё это - хотя бы помятый русский самовар и потёртые перламутровые запонки?..

Бродишь по местечку - и везде свинья кожа, покрытая позолотой: эрзацы, эрзацы, эрзацы. Крикливые, уродливые плакаты, «торговые дома» в хибарке с одним окном, журналы с нелепыми рассказиками о любви некоей польской красавицы к безногому немецкому солдату, трёхаршинной ширины кровати бюргеров, кишащие клопами, бутылки газированной воды с привкусом тухлого яйца...

Дома оставлены в таком виде, какими они были, настолько стремительный удар нанесли советские войска на этом участке. До последнего часа чванливый и самоуверенный пруссак не верил, что русские придут в его дом, потом бежал, не успёв закончить завтрак. Во многих домах я видел полные кофейники, сковороды с недожаренной колбасой.

Заходим в один дом близ кирки. Комнаты маленькие, с низкими потолками, но загромождены тяжёлой мебелью до такой степени, что буквально негде разойтись двум человекам. В комнатах душно, из углов, особенно из кухни, тянет прокисшим пивом. Многочисленные этажерки, полки, столики, тумбочки забиты невообразимым количеством всевозможного хлама, от аптечных склянок до статуэток с отбитыми носами. Ничто здесь не может напомнить скромную чистоту украинской хаты под вишнями или сибирского домика из грубых брёвен, где долго пахнет смолистым деревом. Это - жилище филистеров, колбасников, детоубийц, стащивших сюда, как пауки, всё, что можно было украсть и увезти с нашей земли.

Войска движутся по всем дорогам, и облака пыли день и ночь висят над немецкими фольварками. Проезжаем местечки, хутора, бюргерские городки. Навстречу толпы беженцев, батраков, работавших на заводах Восточной Пруссии и в помещичьих усадьбах, Большинство из них орловские, и смоленские. Тянется колонна пленных. Тощий немец из «тотальных», обросший щетиной, с бегающими глазами жулика, достаёт на ходу из своего мешка курицу, озабоченно нюхает её: не протухла ли. Немец всегда остаётся немцем. Он ворует курятину даже в Пруссии.

Быстро спускается октябрьская ночь. Но темноты нет. Кровавое зарево заливает небо над Пруссией. Горят города, фольварки, местечки, зажжённые нашей артиллерией. Гигантский костёр возмездия.

Над окопом поднимается солдат, потрясает кулаками на фоне зарева:

- Гори, Германия!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.