Узор диковинный и гармоничный

В иллюстрациях к народным сказкам «Сестрица Аленушка», «Белая уточка» и к былине «Вольга», созданных Билибиным в 1902 – 1904 годах, видна твердая, уверенная рука уже сложившегося мастера, о котором можно говорить, что он выработал свою систему и виртуозно владеет ею. Четкий, изысканный рисунок, предельно взыскательное и экономное отношение к каждому мазку, строгая, пожалуй, даже строжайшая декоративно-линейная дисциплина (недаром он в шутку, но не без гордости называл себя «Иван – железная рука») – все это получило логическое завершение в стиле, который еще при жизни мастера получил право именоваться «билибинским».

И вот, наконец, встреча художника с миром пушкинских сказок. Долгожданная, радостная. Это, пожалуй, венец его творений. Казалось, что все сделанное до сих пор было лишь подступом к этому празднику. Какой простор для свободного полета фантазии иллюстратора! Здесь, наконец, Билибин во всем блеске может проявить свой особый дар – дар сатирика – качество ценнейшее для художника, обратившегося к интерпретации народного творчества. Ведь без гротеска невозможно себе представить ни озорных балаганных представлений, ни лубочных картинок, и уж, конечно, без лукавой, острой шутки невозможна народная сказка. В пушкинской серии юмор Билибина раскрывается в самых разных проявлениях – от чуть заметной иронической усмешки до разящего. шаржа. Острым чутьем сатирика он, например, безошибочно улавливает чуть насмешливое, чуть снисходительное отношение поэта к царю Салтану.

Во все время разговора он стоял позадь забора. Речь последней по всему полюбилася ему.

Билибин представляет зрителю двух участников этой сцены – царя и... куцую дворняжку. Они не обращают внимания друг на друга, но их неуловимо объединяет и роднит некая наивная простоватость и, пожалуй, даже беспечность... Художник изобретательно обыгрывает вполне реальные, обыденные ситуации и бытовые предметы, легко и непринужденно вплетая их в атмосферу сказочности, небывальщины: роскошные царские палаты, словно волшебный ковер, щедро разукрашены орнаментом и росписью, превращены в некое зыбкое видение, существующее в особом иллюзорном мире и готовое вот-вот исчезнуть. Но тут же царская корона, запросто положенная на табуретку, как предмет повседневного обихода, или ночные туфли, по-домашнему брошенные у царского ложа. И здесь все узорчатое великолепие царского пира нарушается вторжением насмешливой нотки – « глубокомысленным» диалогом между сидящим на полу, осоловевшим от царской браги боярином и такой знакомой, «всамделишной» кошкой.

Но не всегда это только лишь забавные сценки. С каждым рисунком все явственней выявляется Билибин-сатирик, сатира его целенаправленна и бьет в точно избранную мишень – в царя и его бояр.

Вот само царское величество из шутливой прибаутки «Висело мочало» (титульный лист к сказке «Царевна-Лягушка», 1901 г.). На первый взгляд это безобидная, веселая безделушка. Но вот другая, более поздняя работа Билибина – для журнала «Жупел» – «Царь Горох». Дата – 1905 год. Монарх и его наследник наделены явно дегенеративными чертами. Это уже политический памфлет. Не напоминает ли эта карикатура те, прежние «невинные» потешки?

«Золотой петушок» – одно из самых блистательных созданий Билибина. Он, как никогда, увлечен этой работой. Ведь в этой сказке так много для него заманчивого – и причудливая фабула, насыщенная волшебными превращениями, и загадочные образы Звездочета и Шамаханской царицы, несущие в себе отзвуки восточной экзотики, и, конечно, сатирическая сущность сказки.

Иллюстрации были сделаны превосходно. Художник достигает совершенства в отточенности графического мастерства и в яркой и оригинальной трактовке персонажей.

Билибин с радостью соглашается на предложение Римского-Корсакова переработать иллюстрации для постановки «Золотого Петушка» в частной опере Зимина. Откровенная социальная сатира сказки, которая так привлекала и композитора и художника, объединила их творческие замыслы.

Музыкальная характеристика царя Дадона, данная РимскимтКореаковым в опере, беспощадна. Здесь и острый гротеск и сатирическая пародия, которая ощущается то в песне «Светит месяц», нарочито переработанной в бравурный марш, то в издевательски повторяющейся мелодии «Чижика» в момент любовного объяснения Дадона, то в речитативе скоморошьей пляски, сопровождающей шествие, царя.

Столь же беспощадно разоблачает Дадона Билибин. Вот сквозь складки полога высунулась шутовская голова царя с испуганно вытаращенными глазами, с жалко обвисшими усами и клочьями седых встрепанных волос. И текст сказки приобретает особо ироническое звучание.

Царь ты наги! Отец народа! – Возглашает воевода. – Государь! Проснись! Беда!

А вот неуклюжий, еле передвигающий от старости ноги Дадонтга отправляется к Шамаханской царице, представшей перед ним в ореоле своей загадочной красоты. Вспомним, как хор в опере обличает царя:

Сестры, кто хромает рядом С лучезарною красой? Царь он саном и нарядом, Раб же телом и душой.

В эскизах Билибина к опере «Золотой петушок», так же как и в его последующих работах к спектаклям «Садко», «Руслан и Людмила», наряду с манерой «облагороженного лубка», характерной для ранних сказок Билибина, все явственней ощущается утонченная стилизация под древнерусскую миниатюру и иконопись.

В своих театральных эскизах художник не ставил перед собой задачу разработки сценического пространства, скорее наоборот – он стремился приобщить декорации к своей излюбленной орнаментально-линейной системе. По существу, они оставались плоскостными графическими листами, увеличенными до огромных размеров театрального задника. Да, это было сознательное самоограничение. Однако благодаря высокой эстетической культуре, которой обладал Билибин, глубоким знаниям в области быта и костюма Древней Руси, а главное, благодаря его тончайшей интуиции художника-сказочника спектакли, оформленные Билибиным, превращались в яркое, пленительное, поистине сказочное лицедейство.

В искусстве Билибина сложно переплелись приемы стиля модерн с его приверженностью к национальной художественной форме, которую он выискивал в лубочных картинках, старинных рукописных изданиях, древней иконописи. Как у всякого большого художника-новатора, у Билибина были свои взлеты, были и свои неудачи. Пристрастие художника к насыщенной орнаментации, к предельно отточенному линейному контуру в отдельных иллюстрациях превращалось в некую декоративную завесу, мешающую проникнуть в идею произведения.

Многие еще при жизни художника упрекали его в явной и неумеренной стилизации. Других раздражала пресловутая билибинская филигранная линия, та самая несокрушимая линейная дисциплина, которую сам художник так прославлял и культивировал. Но, пожалуй, более всего недоумения вызывало однообразие его стилистических приемов. Ведь казалось, что при его самобытном, оригинальном даровании и столь блестящей фантазии способность к вариациям художественных методов бесконечна. Однако вот что ответил, уже на закате своей жизни, Билибин своему ученику, когда тот поинтересовался, почему на протяжении многих лет творческие приемы Билибина остаются неизменными:

«Иван Яковлевич спокойно и с большим достоинством сказал мне, что глубокое изучение памятников русского народного искусства явилось ценнейшим фондом, которым он все время пользуется в своих работах, и что он будет пользоваться им до конца своей жизни, так как он неисчерпаем. Он не перестает удивляться и гордиться богатством и разнообразием творчества народных мастеров и ставит своей целью популяризировать и прославлять его в своих работах».

В конце Великой Октябрьской революции Билибин находился в Крыму. Захваченный тютоком эмиграции, художник оказался за пределами Родины. Ему пришлось познать всю пеструю, неуютную жизнь человека и художника, оторванного от родной почвы. С годами скудели творческие возможности Билибина. Все более ощущалась пустота вокруг, приходилось испытывать и пренебрежение, и зависть, и отчуждение, а главное, все более давила безысходная тоска по Родине. И поэтому, когда Билибин получил возможность вернуться в Советскую Россию, для него это было истинным духовным и творческим возрождением. В 1936 году Иван Яковлевич Билибин возвращается в свой родной город на Неве.