Сочи. Июль 1936 года.

Рояль стоит на небольшой веранде почти рядом с постелью, на которой лежит Николай Островский. Он в военной гимнастёрке с ромбами в петлицах (ему было присвоено звание комбрига), на груди поблёскивает орден Ленина. Окна распахнуты настежь. Бесшумно покачиваются кипарисы. На даче тишина.

- Да, великое дело - музыка, - говорит Николай Алексеевич после того, как отзвучали последние аккорды рояля. - Как прост и доступен её язык для выражения больших человеческих чувств. Радостно, что теперь музыка не является достоянием кучки богатеев, а принадлежит всему народу!...

- Я очень люблю музыку, - продолжает Николай Островский. - Пятнадцатого августа пойду в отпуск и тогда «заставлю» тебя играть мне почаще. У нас дома есть небольшая нотная библиотека, пороемся в моих любимых клавирах; очень хочется послушать побольше отрывков из «Кармен» и «Князя Игоря».

Меня несколько удивляет слово «отпуск».

- Не удивляйся, - говорит, смеясь, Николай Алексеевич. - Горком партии настаивает, чтобы я с пятнадцатого прекратил литературную работу и начал отдыхать. Вот почему я так тороплюсь с окончанием книги...

Николай Островский в то время усиленно работал над романом «Рождённые бурей».

Он прерывает беседу и после некоторого молчания просит меня сыграть что - нибудь, напоминающее по ритму шум моря, движение волн.

- Я очень скучаю по морю, - говорит Николай Алексеевич. - Раньше дачу хотели строить на побережье, но потом решили, что шум прибоя будет меня утомлять. Вот и поселился на горе... Так вот, поройся в памяти или в нотах и начинай.

Я играю этюд «де - дур» Франца Листа... Однажды я играл Николаю Островскому «Времена года» Чайковского, читая перед исполнением каждой пьесы предшествующий ей стихотворный эпиграф. Был прохладный летний вечер. Исполнение длилось довольно долго. Николай Алексеевич слушал молча и только один раз, перебив музыку, спросил: не темно ли мне играть? По шелесту страниц он догадался, что я играю по нотам.

- Какая это чистая и искренняя музыка! - воскликнул Николай Алексеевич после исполнения всего цикла. - Чайковский открывает во мне новые ощущения и чувства, о существовании которых мне некогда было даже и задумываться раньше. Я видел в своей жизни много крови и страданий. Мы росли в трудные времена - не щадили врагов и не всегда находили время беречь себя. Сцены гражданской войны живут в моей памяти, как цепь бесконечных походов, как жгучая ненависть к врагу. А нежности и любви выпало на наш век немного. Не до этого было... Сыграй - ка, дружище, ещё раз «Октябрь». Мне очень понравилась эта музыка...

И опять шелестят страницы, и снова звуки «Осенней песни» плывут в июльский черноморский вечер Мне очень нравится «скерцо» из квартета Чайковского, - сказал однажды Николай Алексеевич (он имел в виду третий квартет) - Мне его играли «вильомовцы» (незадолго до нашей беседы Николая Островского навестил квартет имени Вильома). Знаешь, что меня больше всего поразило в этом произведении? Форма! Скерцо так слаженно, так ритмично, что порой во время исполнения мне казалось: это играет не струнный квартет, а работает сложный и вместе с тем тонкий механизм... Я хотел бы добиться такого же стремительного развития мысли в новых главах своей книги.

И завязалась длинная беседа о пленительной музыке Чайковского, который был одним из любимейших композиторов Николая Островского.

Как - то мы заговорили о различных инсценировках романа «Как закалялась сталь». Николай Алексеевич сожалел, что сюжет книги не укладывается в тесные рамки оперного либретто.

- Советскую оперу о гражданской войне хочется закончить бодро, весело, а конец книги, как видишь, очень невесёлый, - тихо произнёс он.

О болезни, пригвоздившее его к постели, лишившей зрения, Николай Алексеевич говорил очень редко, но если уж заходила речь, то тон его разговора был прост, даже суров. Однажды Николай Островский сказал при мне одной девушке, известной московской парашютистке:

- Шура, занимаясь этим видом спорта, не увлекайся безрассудно желанием во что бы то ни стало побить новый рекорд, а лучше подумай о хорошей подготовке к каждому новому прыжку. И всегда помни, что запасных частей к человеческому организму нет...

Певица Вера Духовская и я исполнили Николаю Островскому «Орлёнок» (музыка Белого, слова Швецова). Эту песню Николай Алексеевич слышал впервые. Она произвела на него сильное впечатление.

- Да, это наша песня, - воскликнул он, - как жаль, что «Орлёнка» не было у нас, комсомольцев, 15 лет назад! На фронтах гражданской войны не хватало таких песен. А мы в то время всё больше пели:

«Трансваль, Трансваль,

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.