И прощальных речей не было. И платком никто не махал. Провожали молча. И каждый думал о чем-то своем, глядя на этот состав, увозящий то, что почти в течение года было и радостью их и болью. И победой, наконец. Молчали. А вагоны медленно пробирались по мосту над все еще не замерзшей, парящей Окой, потом заскользили по белой равнине, издали похожие на цепочку лыжников, и растаяли на фоне синеющего вдали хвойного леса.

— Все! — выдохнул Александр Иванович, как будто точку поставил. — Восемь месяцев с ним возились, ночей недосыпали. Поэтому расстаешься, как с родным. Как будто часть тебя увезли.

Увезли состав, нагруженный тысячами тонн металла, опутанного нервами проводов, напичканного различными датчиками, счетчиками, электронной аппаратурой. И когда соберут его на каком-то другом заводе и оживут десятки моторов, приводящих в движение планшайбу, резцы, гидравлические насосы, начнется новая жизнь уникального станка.

У Коломенского завода тяжелого станкостроения всемирно известная марка. Заказы сюда поступают из самых разных стран, приезжают металлурги, прокатчики, станочники с различных предприятий. «Не смогли бы вы нам сделать...» И знают: коломенцы сделают. Его называют «городом в городе». Идешь мимо бесчисленных цехов, раскинувшихся на берегу Оки, проходишь по аллеям и скверам — действительно город со своими торопящимися прохожими, со своим транспортом.

— А еще его называют «заводом заводов». Может быть, это и сильно сказано, но один наш станок действительно может заменить пусть не завод, а уж какой-нибудь цех точно.

Александр Иванович рубит воздух рукой. Видел его в работе: он весь из таких движений, на первый взгляд плавных, неторопливых, а в итоге очень сильных и точных.

Борис Авдеев по меткам сверлит отверстия в корпусе будущего станка. Сверло скользит по металлу, оставляя извилистую борозду.

— А ты не жми, не жми так, силы поэкономь, — не поучает, а как бы просит бригадир. — Ты его придержи сначала, поправь, дай врезаться. — И сам берет в руки сверло, и движения его становятся вкрадчивыми, что ли, а из-под сверла выплескивается радужный завиток стружки. — Вот так его, так. — И уже мчится в другой конец цеха, где все заняты подготовкой к генеральной уборке.

Сборочный цех большой, просторный, светлый. Пролетают над головой громадные узлы и детали будущих станков — краны переносят их к месту сборки, взвизгивают пневматические сверла, заглушая шум кондиционеров. Станки здесь собирают высокоточные. И на их точность не влияют шум и вибрация от работы других станков, мостовых кранов, различного оборудования. Потому что новые станки покоятся на мощных виброизоляторах. Но эти многотонные махины очень чувствительны к колебаниям температуры. Изменится она на один градус — и «летят» микроны. Отыщи попробуй. Поэтому здесь всегда плюс восемнадцать. Ни больше ни меньше.

После смены мы идем по тихим, заснеженным улицам Коломны. Снежинки, как бабочки, кружатся у фонарей. Падает темнота на плечи домов. Редкий прохожий промелькнет на перекрестке.

— Видишь, какой у нас город тихий. Кто на заводе сейчас за станком, кто у телевизора — хоккей сегодня, а большинство, это я точно скажу, за партами. У нас в цехе вторую смену собрать — намучаешься. Кто в школе, кто в техникуме, а у третьего лекции в институте. Да прибавь к этому кружки различные да курсы.

— Этим теперь никого не удивишь.

— Я и не пытаюсь. Знаю: жизнь учиться заставляет. А вот сам иногда удивляюсь. Смотрю на парня какого-нибудь. Он и на работе весь выкладывается, в институт или техникум по вечерам бегает, а потом прихожу в Дом культуры — он на сцене чечетку выбивает. Жадные до жизни ребята пошли. Эту жадность, наверное, можно назвать творчеством. По крайней мере она воспитывает творческое отношение к труду, помогает человеку становиться личностью. Трудно проследить зависимость выполнения дневной нормы станочником от увлечения рабочего живописью, но то, что она существует, несомненно.

— Но это же не значит, что кинолюбитель будет обязательно рационализатором, а чемпион завода по толканию ядра, например, сделает изобретение.

— Конечно, нет. Я ведь говорю не о техническом творчестве, а о творческом отношении к труду, о желании сделать свою работу лучше, быстрее, качественнее, красивее. Это желание и толкает человека на поиски усовершенствований.

— Ваши станки настолько сложные, что сборщику, мне кажется, приходится только строго исполнять то, что ему предписано технологией. Только от и до.

— Нет, нет. Вот недавно получили мы чертежи нового станка, потом и детали пошли. Стали наши слесари так и эдак прикидывать. Видим, одна деталь ни к чему здесь. Что-то вроде механического украшения. Обойтись без него вполне возможно. Станок только выигрывает от такой потери. Вызвали конструктора, объясняем ему, что и как; и заметь, разговор на равных идет — с расчетами, чертежами. Убедили. Эти станки ведь требуют серьезных знаний не только от конструкторов, но и от рабочих.

— Но это случай особый. Тут своего рода соавторство. А я говорю о строгом исполнении технологии, тщательном воплощении конструкторской мысли в металл. Может ли вот такая работа быть творческой?

— Несомненно. Каждый новый станок наш не похож на предыдущий. Если мы делаем два-три одинаковых станка, это уже «большая» серия. Так вот, частое обновление продукции обязывает нас следить за развитием станкостроения, быть в курсе всего нового. Это уже предполагает творческий рост человека. И если даже сборщик ничего нового не вносит в проект станка, он не просто исполнитель чужой воли. Под его руками рождается новая, красивая, сильная машина, которую он выходил, как ребенка. Разве это не радость? Творческое отношение к работе — это же интерес к тому, что ты делаешь.

— У слесаря-сборщика всегда разнообразная работа. Разнообразие не надоедает. Наоборот, располагает к поискам. А каково же станочнику, который из смены в смену делает одну и ту же деталь?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.