Сегодня цирк немыслим без дрессированных животных: без них искусство во многом утратило бы свое очарование. История же развития этого циркового жанра у нас в России свидетельствует, что дрессировкой русские люди славились во все времена. При царском дворе существовали даже специальные медвежьи курсы в Невской лавре. И уже тогда русские дрессировщики творили чудеса. Судя по заметке в «Санкт-Петербургских ведомостях», крестьяне однажды привели в город двух медведей, которые исполняли «именно: как сельские девки смотрятся в зеркало; как судьи сидят за столом; на задних лапах танцуют; задними ногами перебрасываются через цепь; борются; ставши на задние лапы и воткнувши между оных палку, ездят, как малые ребята; берут палку на плечо и с оною маршируют...».

Эта старая газетная выдержка уже дает достаточно ясное представление о дрессировке медведей. Позднее появились профессиональные дрессировщики с обширным запасом трюков, при помощи которых создавались художественные образы. Да, да, именно образы, ибо, как и всякое другое искусство, цирковое требует духовной наполненности, вдохновения. Умельцы, поражающие своим мастерством, но не создающие образов, остаются за пределами настоящего искусства. Цирковому же дрессировщику, помимо демонстрации его подопечными разнообразных трюков, надо еще самому создать образ смелого, но доброго повелителя животных. В нашем цирке господствует гуманная школа дрессировки, которая исключает жестокость в обращении с животными, глумление над ними. Именно эта школа принесла славу таким корифеям манежа, как В. Г. Дуров, Б. А. Эдер, А. Н. Буслаев, И.Н.Бугримова, А.Н.Корнилов... Все они «разговаривали» со своими грозными питомцами ласково, уважительно, любя их всем сердцем и душой. И дед мой, Лазарь Филатов, дрессировщик львов, основатель нашей, филатовской, династии, прививал моему отцу, Ивану Лазаревичу, эту фанатичную любовь и привязанность к животным.

Отец любил изучать их нрав, подолгу с ними возился. Днем, возвращаясь из школы, я часто заставал отца сидящим на табурете у клеток: он мог часами внимательно следить за поведением питомцев – львов, ягуаров, обезьян, попугаев, медвежат... Не случайно после Октябрьской революции отец стал (помимо работы в цирке) одним из руководителей Зооцентра – организации, снабжавшей животными все зоопарки и цирки Советского Союза.

Но, как это часто бывает, он не хотел, чтобы я пошел по его стопам и стал цирковым артистом (как, впрочем, и другие 12 его детей). «Я из-за цирка столько горя хлебнул, что и не рассказать, – говорил он. – Недоучка, читаю еле-еле... А пишу-то – в каждом слове ошибка... Так что, сын, учись, получай образование, а о цирке забудь».

Но как я мог забыть о цирке, если я в нем родился?!

Первые звуки, которые я услышал, были марши цирковых оркестров да рычание хищных зверей. Первые запахи, которые я запомнил, – запахи цирковой конюшни и свежих древесных опилок на манеже. Как и все дети цирковых артистов, я мечтал о цирке. Подражал фокусникам, акробатам, жонглерам. В акробатике у меня были кое-какие успехи, и артист цирка Иванов уговорил отца отдать меня к нему в ученики. Учился я прилежно и вскоре уже стал выходить на манеж. Мой дебют состоялся в 1926 году на ярмарке в городе Кинешме, а через два года в Гусь-Хрустальном произошел случай, явившийся, по существу, первым моим «боевым крещением» в работе с животными. Стояло знойное лето. В темном и тесном проходе цирка-шапито медведь Колька вырыл себе глубокую яму, в которой искал спасения от жары. Отработав свой номер и попав с ярко освещенного манежа в полутьму кулис, я на секунду остановился, забыв о существовании этой ямы. В тот же момент медведь с ревом выскочил из своего укрытия и заключил меня в свои объятия. Я отчаянно закричал. К счастью, отец и братья находились поблизости. До сих пор у меня на спине сохранились внушительные рубцы от этой первой встречи с медведем. Все обошлось благополучно, но это происшествие надолго вселило в меня страх к хищникам. И все-таки любовь к разному зверью не покинула меня даже тогда. В нашей московской квартире был самый настоящий зверинец: там жили, – правда, временно – и маленькие ягуары, и львята, и медвежата, а постоянную прописку имели попугаи, обезьянки. Несмотря на отсутствие специального образования, отец был большим знатоком животных. Даже помогал ученым составлять рационы питания зверей. В Московском зоопарке, кстати, и сегодня слоны получают завтраки, обеды и ужины по «меню», составленному отцом вместе с одним из крупнейших советских ученых-зоологов – профессором Мантейфелем. А о лечении животных и говорить нечего! Чуть что случалось в цирке или зверинце, сразу посылали за отцом: ветеринары не очень-то любят иметь дело с хищниками. Неудивительно, что в такой обстановке любовь моя к животным росла не по дням, а по часам, а об истории с Колькой я вспоминал как о давнем сне. Во мне крепло желание стать дрессировщиком. Да и рассказы отца об удивительной, интересной артистической жизни будоражили воображение. Один такой рассказ – о встречах с М. Горьким – запечатлелся в памяти особенно четко.

В 1903 году на нижегородской ярмарке отец содержал балаган. Главные мужские роли играли отец и А. Н. Орлов – известный на Волге песенник и куплетист, человек необычайно талантливый. С ним отец проработал 12 лет. До этого Орлов много бродяжничал, во время скитаний познакомился с Горьким, они стали друзьями. Когда балаган прибыл в Нижний Новгород, Орлов немедленно отправился на розыски Алексея Максимовича. Оказалось, что писатель уехал в Москву. Орлов списался с ним, пригласил на пасхальные представления, и тот приехал.

В балагане давали пантомиму «Рекрутский набор». Орлов с Горьким прибыли задолго до начала программы. Отец показал писателю зверинец, конюшню, артистические уборные. Горький интересовался буквально всем, вплоть до того, как отапливается балаган. Его очень удивило, что специальным указом полиции в балагане запрещено ставить печи и потому единственным источником тепла служат лампы-«молнии». Узнав, что эти лампы поглощают ежевечерне около двух пудов керосина, Горький рассмеялся:

– На одном керосине прогореть можно!

Смотрел он представление с увлечением, удивлялся фокусникам, весело и заразительно смеялся над шутками клоунов. После представления в балагане состоялся ужин. Артисты показывали Горькому шуточные номера, пародии, танцевали, пели русские песни. Алексей Максимович подтягивал. Потом все отправились на набережную Волги смотреть ледоход. По дороге снова беседовали о цирке.

– Не терплю паноптикумов, – говорил Горький. – В цирке надо не уродство, а красоту показывать! Слава богу, что у вас в балагане нет ни бородатых женщин, ни женоподобных мужчин, ни сросшихся телами близнецов. Искусство не смеет будить в человеке дурное, некрасивое. Наоборот, оно должно возвышать, очищать его от скверны! Орлов попросил Алексея Максимовича написать что-нибудь для их цирка.

– А что, если вам попробовать поставить мою новую пьесу «На дне»? – предложил Горький. – Силы у вас хорошие, может получиться очень интересно!

– А где ее играют? – спросил Орлов.

– В Москве, в Художественном театре. Орлов махнул рукой – куда нам тягаться с таким театром! Но все же предложение Горького всех заинтересовало, и Алексей Максимович сам читал ее артистам.

Вскоре он уехал, а отец и Орлов взялись за постановку. Оба по очереди репетировали роль Барона. Наняли специально хоровую капеллу в 18 человек, включили в текст много песен и плясок.

Шла пьеса с огромным успехом. Ставили ее на манежах Саратова, Орехово-Зуева, Пензы, в Москве... Горький часто приезжал на представления и жил в гостях у артистов цирка по нескольку дней...

Итак, я все больше и больше увлекался дрессировкой. Выступал со зверями и попугаями на школьных вечерах самодеятельности, приводил одноклассников домой, показывал им своих питомцев. Отцу не нравилось все это: близились экзамены, а я заканчивал седьмой класс. Родители хотели, чтобы я продолжал учиться, я же упорно твердил, что хочу стать дрессировщиком. В это время известный дрессировщик хищников А. Н. Корнилов репетировал большой цирковой аттракцион в зверинце, расположенном на Ярославском рынке. У отца созрел «коварный» план. Он решил устроить меня помощником к Александру Николаевичу, предварительно условившись с ним, что меня поставят на самую тяжелую и грязную работу – ухаживать за животными. Расчет был такой: потаскает, мол, навоз, намучается как следует и перестанет валять дурака, будет учиться дальше. Однако все получилось иначе: я еще больше полюбил животных, изучая их повадки и нравы, приглядываясь к работе дрессировщика.

Вскоре Корнилов поехал на гастроли в Киров, и я решил последовать за ним. Отец с матерью запротестовали. Окончательно поссорившись с родителями, я сбежал из дому. Так я впервые в жизни один отправился в далекое путешествие на полу пульмановского товарного вагона, разместившись между клетками с птицами, змеями, львами, гиенами, антилопами...

У А. Н. Корнилова я работал с 1936 по 1940 год. За это время ни разу не видел ни отца, ни мать, и поэтому, когда, наконец, снова оказался в Москве, радости и моей и родителей не было предела. Отец внимательно слушал четырехлетнюю историю моих скитаний с Корниловым и сказал:

– Ну что же, Валя, как говорится, от судьбы не уйдешь. Работай и дальше с Александром Николаевичем. Судя по всему, ты уже многому научился и теперь, пожалуй, можешь самостоятельно сделать собственный номер. И начинай с медведей, с тех, от кого «крещение» получил!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.