Вы ждете от меня, конечно, заключительного гимна. Самоотверженному труду самоотверженных людей. Так вот. Гимна не будет. Не будет также едких обвинений в адрес злых отдельных личностей, которые мешают нашему движению вперед. Более того, я могла бы сейчас сказать, что нашему движению вперед в довольно большой степени мешает наш собственный самоотверженный труд. Но я так пока не скажу, потому что это верно лишь наполовину.

Если оглянуться и проследить эволюцию «трудного», вернее, нашего к нему отношения, то мы увидим, какими затейливыми каналами и канальчиками шли и развивались наши представления о нем. Года три назад о «трудных» заговорили в печати, и, как только это произошло, в дело плотными рядами вошла изнывающая энтузиазмом общественность. Она подлавливала «трудного» на индивидуальном шефстве, расставляла сети шефства коллективного. «Запустившие» своих детей мамаши, не отлучаясь из дома, набирали телефонные номера заводских советов содействия семье и требовали прислать дежурных шефов «попугать моего Ваську». Взрослые дяди отпрашивались с работы (отработаю сверхурочно!) и, обмотав рукав красной повязкой, честно вели с Васькой неумелые разговоры.

В профкомах, горкомах и милицейских отделениях скапливались внушительные цифры охваченных шефством ребят, но стоило кинопрокату выпустить что-то вроде «Великолепной семерки», как статистики тут же регистрировали хулиганский всплеск. Но вот уже вроде бы всем ясно, что никакой разновидностью шефства «трудный» не улавливается, что нужна серьезная, вдумчивая, кропотливая исследовательская работа по изучению природы «трудного» и ее переделке, что нужны знающие дело специалисты.

Об общественных началах в нашей жизни можно складывать многословные баллады. Когда-нибудь человечество догадается поставить этому делу памятник. Большой неосвещенный лабиринт, и пробирающаяся по нему инициативная фигура с завязанными глазами. Прошу прощения за иронический тон, но я убеждена, что сегодня (именно сегодня!) самоотверженный труд самоотверженных людей объективно оттягивает сроки кардинального решения проблемы «трудных». И тут я слышу, как мне бросают вопрос: к чему тогда все это было рассказывать? Отвечаю: убеждена, что рассказывать надо, что опыт этих стараний надо распространять... во избежание повторения. А убедиться самому и убедить других в невозможности решить проблему только с помощью самоотверженных, но разрозненных усилий сейчас важнее, чем создать иллюзию такой возможности.

Но это только с одной стороны. Со стороны другой, их труд совсем не напрасен. Он заставляет многое пересмотреть и над многим задуматься. Так, например, вдруг становится отчетливо заметным, что просто преподавать уже нельзя. И просто воспитывать уже нельзя. Что требуется ни много ни мало — новая наука о воспитании. И новая система преподавания. И что нельзя уже объект исследования, как прежде, рассматривать издалека, сквозь узкую академическую щель, что время требует сближения с «трудным» на более приличное расстояние. И вдруг до неприличия становится заметным, с какой ученой непринужденностью, с каким поистине барским академизмом перекладывается на выносливые плечи общественности наш общий воспитательский брак. Мы и по сей день ходим вокруг «трудного» с завязанными глазами. Мы и сегодня не можем точно сказать, кто он такой. Мы об этом пока можем только догадываться. И хотя нам изо дня в день повторяют избитую истину: «Любая проблема может быть решена, лишь будучи поставлена на научную основу», — все наши представления о «трудном» еще находятся в неясной стадии научных ощущений. И было бы все это не смешно, не существуй у нас солидных штатов Министерства просвещения, а также Академии педагогических наук. Двум этим сложным институтам уже давно пора бы приглядеться, над чем хлопочет любознательная общественность. Двум этим институтам уже давно пора бы сделать из хлопот этих кое-какие выводы. Уже прошел период отверганий. Уже настало время предлагать. И тут я вижу, как на меня идет вопрос второй: так что же вы все-таки предлагаете? Где ваши конструктивные предложения? Отвечаю. У меня их нет. Но я уверена, у нас они должны появиться.

Происходит странная вещь. Те, кто, надрываясь, тянет на своих плечах всю тяжесть воспитательского бремени, оказываются ближе к подлинной науке, чем те, кто ею ежедневно занимается. Хотя ни комиссарам, ни Попову, ни Маркелычу даже е голову не приходит писать диссертаций, и пресловутой эрудиции им тоже, возможно, не хватает. И тем не менее исподволь, незаметно они ее уже создают, новую педагогическую науку. В дневниках комиссаров, что пока валяются в горкомовских столах. В педагогических чтениях, что идут у Попова в школе. В горьком опыте отряда Федора Маркеловича.

Говорят, при коммунизме они будут слиты — теория и практика. Так сказать, исчезнет разделение труда. Но в то же время считают, что будет это не очень скоро. А между тем время такое приходит. И этого требует «трудный». Этого настойчиво требует процесс, который подразумеваем мы под словом «жизнь».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.