Эта трудная профессия требовала постоянных самоограничений. И не признающий компромиссов Иосиф Дубровинский вскоре принёс первую серьёзную жертву: отказался от поступления в университет. Правда, при этом он дал слово матери неустанно заниматься самообразованием.

Своё слово он сдержал. Едва выпадало свободное время - в ссылке ли, в тюремной камере, - он погружался в книги. Владимир Ильич Ленин высоко оценивал марксистские познания Дубровинского.

В то жестокое время подполья многие считали, что у революционера не должно быть семьи, детей. Когда в ссылке родилась наша старшая дочь, один из товарищей прислал нам прямо-таки соболезнующее письмо. Оно до глубины души оскорбило и меня и Иосифа Фёдоровича. Никогда не считал он, что семья может оторвать его от служения резолюции. Конечно, нелегко было в тогдашних условиях сочетать воспитание детей с партийной работой. И мы - мы оба были тогда очень молоды - заключили между собой договор: «Кто из нас будет иметь меньше значения для революции, тот возьмёт на себя основную заботу о детях».,

Ближайшее будущее показало, каким незаурядным партийным работником стал Дубровинский - товарищ Иннокентий. По возможности семья старалась освободить его от материальных забот о детях. Но его постоянно мучила мысль о том, что он не может в должной мере помогать нам. «Когда, дружище, ты станешь более справедливой, менее доброй. более злой?» - спрашивает он меня в ОДНОМ из писем.

Но не ему было учить других суровому, не знающему снисхождения отношению к себе. Он сам никогда не щадил себя, берясь за самые трудные, опасные поручения, постоянно оберегая от риска товарищей. «Это - очень рискованное дело. Я проведу его сам», - сколько раз случалось мне слышать от него эту фразу!

Помню случай в Самаре. Молодой товарищ, мало искушённый в конспирации, неосторожно завёз корзину с литературой в одну из лучших гостиниц города. Вынести её оттуда, не возбуждая подозрений, было чрезвычайно трудно: в таких гостиницах обычно почти все служащие работали в охранке. Дубровинский взял это дело на себя и блестяще провёл всю операцию, разыграв весёлую встречу двух друзей.

Да, он никогда не щадил себя. Ни в жаркие дни московского восстания, ни в Кронштадте. когда вдохновлял речами восставших моряков. В Кронштадте он едва избег виселицы: на пристани его задержал патруль и только с большим трудом ему удалось обмануть офицера и скрыться.

В дни реакции, после событий 1905 года, когда многие организации были разгромлены, Иннокентий действовал очень энергично. Больной, измученный туберкулёзом, переезжал он из города в город, ускользая из-под рук шпиков, громил ликвидаторов, поддерживал упавших духом.

Ульяновы, в особенности Владимир Ильич, пытались убедить Иннокентия подлечиться, отдохнуть. Но у Иосифа Фёдоровича не было для этого ни терпенья, ни средств. Иннокентий был всегда очень щепетилен в отношении денег. Приехав в Париж, он согласился обедать у Крупской лишь в том случае, если Надежда Константиновна будет брать с него плату. «Обедаю у Надежды Константиновны, - сообщал он в письме того времени. - дешево (15 франков) и хорошо. Подозреваю, что надувает. Да не поймаешь её - хитра».

Только после его побега из сольвычегодской ссылки. когда он приехал заграницу с глубокими ранами от кандалов, Ильич буквально заставил Иннокентия отправиться в санаторий. Но Дубровинскому не сидится там, и он уверяет в письме, что поправился и весьма значительно, хоть и вынужден признаться, что «зарубцевание не последовало». «Дорогие Талч и Вера! - пишет он дочерям. - Вот беда - никак не могу приехать к вам. Болен и надо лечиться... Дня через три вышлю вам книжки для чтения, постараюсь выбрать поинтереснее. Не знаю, жаль, в какие игры любите играть... Сам приеду ещё не скоро... Пройдёт зима, лето и ещё одна зима...»

В санатории Иннокентий пробыл всего месяц, но прошли «зима и лето», и ещё зима, и ещё лето, а по-настоящему повидаться с детьми ему гак и не удалось. За несколько лет он видел дочерей только три раза: один раз из окна чужой квартиры, другой раз - спящими (ему удалось ночью забежать домой) и, наконец, в тюрьме, через решётку.

Сейчас, вспоминая прошлое, с особой отчетливостью видишь, как умел этот сильный человек сохранять мужество в самых трудных обстоятельствах. Помню, как, возвратясь с митинга, куда его вызвали, он узнал о смерти матери, как опустил голову и после долгого молчания сказал:

«Что ж?.. Надо жить!... Бороться!...»

Заботы о большой «семье» - «семьёй» по цензурным соображениям он называл в своих письмах партию - всегда были у него на первом месте, но в его сердце оставалось место и для личных привязанностей и для любви к искусству, природе, а времени на это не хватало. Только самые близкие ему люди знали, как любил Иннокентий поэзию Пушкина, Гейне. «В минуты душевных тревог, возьми себе в помощники Гейне», - советовал он мне.

Иннокентий страстно любил природу. Он мечтал о путешествиях, о красивых местах... Потянуло па минуту застрять в пограничном местечке, расположенном под скалами», - признаётся он, рассказывая в одном из швейцарских писем о переезде через озеро. «... Может быть буду даже на Юнгфрау. Один из приятелей подбивает на променад...» - шутливо хвастался он в другом письме. Но так и не выбрал он времени для этой, привлекавшей его туристской прогулки.

Какие тёплые, ласковые письма посылал он дочерям из Туруханского края: «Милый Верою! Чама пишет, что ты ох как выросла! О чём спрашивала, уже писал Тале. К тебе три просьбы: раз - чмок Тале, тете и Ане. Два - бегай больше, как лошадка. Три - ешь столько супа и мяса, сколько травки ест коровка...»!

Он постоянно шутит в своих письмах. Но даже сквозь эти шутливые строки было видно, в каких тяжёлых условиях приходилось ему жить. «... Читал я недавно, как заскучал принц-лисичка Острозубок, когда поместили его в зверинец... Вот бы пустить его в Туруханский край! Места у нас столько, сколько у вас в губерниях в 20-ти (1.700.000 квадратных вёрст - Талёк, понимаешь?), - а народу, остяков, тунгузов и русских вместе меньше, чем на Никитской улице (всего тысяч 12)... Сидим по домам, потому что дня почта не бывает и на улице пасмурно...»

Это зимой. Л летом...

«... Летом здесь главная беда - комары... Из-за них нельзя ни гулять, ни работать... Читать летом уже не приходится. Это - не беда. Зима-то ведь длинная-предлинная...»

В эту' «длинную-предлинную» зиму, он занимался высшей математикой, читал, помогал товарищам. На побег не хватало уже физических сил...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.