Товарищ «Илья-Пророк»

По прямой от нашего лагеря до железной дороги километров шесть-семь, не больше. Если прислушаться, действительно слышно, как идут поезда.

— Но ведь устали!.. Сорок с гаком оттопали!..

— Ну и что ж, что оттопали? Сегодня и двинем... Пусть только хлопцы трошки передохнут...

И впрямь ранним утром следующего дня по лесу прокатывается глухой гром взрыва. А к вечеру из кустов на противоположной стороне поляны появляется Калач, а за ним его хлопцы... Даже если б мы не слышали взрыва, — нетрудно догадаться, что диверсия удалась. Хлопцы, несмотря на явные признаки усталости: на покрасневшие от бессонницы глаза, на потные, с черными разводами грязи лица, на сбившиеся под тощие животы ремни, — смотрят орлами, перебрасываются неторопливыми шуточками, от них тянет хлебным духом самогонки, выпитой по случаю удачи... Они стоят, выстроившись в нестройный ряд, искоса поглядывают на наших партизанских девчат, которые по обычаю пришли встречать диверсантов и ждут, пока командир доложит начальству...

Доклад Калача, тщетно старающегося спрятать радостную улыбку, предельно краток:

— Один взорвали да еще две эмзедушки2 воткнули...

__________

2 Противопоездные мины замедленного действия (МЗД) партизаны ласково называли «эмзедушками».

— Ну-ка, расскажи, как все было? Борис ограничивается одной фразой:

— Сунули, поглядели, как оно. И до дому!..

Я завел себе толстую бухгалтерскую книгу, которую мы добыли, когда громили немецкий гарнизон во Владимирце. В этой книге я веду учет поставленным минам и результатам их взрывов. На первой странице вычерчена схема нашего участка железной дороги от Чарторыйска до Ковеля. На ней крестиками отмечены места установки мин. Те из них, которые обведены кружком, взорвались под немецкими эшелонами. Остальные ждут своего часа...

Больше всего крестиков помечено буквой «К». Это означает, что мины поставил Борис Калач со своей группой.

Его имя известно начальникам СД Ковеля и Сарн, не говоря уж об окрестных гестаповцах, полицаях и бульбовских куренных атаманах и сотниках. Его голова оценена немцами в крупную сумму, да еще обещали надел земли, соль, спички, водку...

А Калач? «Сунули, поглядели, как оно....И до дому!»

...Глубокой осенью сорок третьего года мне довелось самому увидеть, что это такое — «оно» Бориса Калача. Мы вышли на диверсию в район Рафаловки, на самый край леса, который обрывается здесь стеной стволов и уступает место полю.

Лес стоит голым и прозрачным. Даже в кустиках по опушкам, в которых летом можно было без труда упрятать роту, теперь не скрыться и одному человеку.

Мы идем ночью (днем сразу обнаружат!), месим густую, как столярный клей, грязь на тропе. Пробираемся болотом, царапая руки, а иногда и лица о жесткую осоку. Ночь — хоть глаз коли, ни зги не видать, и, чтоб не потеряться, мы двигаемся гуськом, все время ощупывая рукой переднего. Моросит мелкий дождь. В вершинах деревьев — не то что летом — не шумит, а пронзительно свистит холодный ветер.

Вдруг Борис, который идет впереди, рядом с проводником, останавливается. Тянет гарью и серой — запахом полотна железной дороги.

— Подождем! — чуть слышно шепчет Борис — Пройдет патруль, тогда...

Ждем, неподвижно растянувшись на мокрой земле. Сырая одежда липнет к телу ледяным пластырем. Еле сдерживаешь зубы, чтоб не выбивали дробь... Нельзя курить, ворочаться, разговаривать, кашлять. Даже дышать громко нельзя. Немцы уже не те, что были летом, когда мы только появились в этих местах. Они добросовестно изучили наши приемы, придумали хитроумные способы борьбы с диверсионными группами. И при выходе к линии и во время установки мины требуется предельная осторожность. Не исключено, что где-нибудь совсем рядом с нами притаилась вражеская засада. Или «кукушке» — автоматчик на вершине соседнего дерева. Или в том самом месте, где мы собираемся ставить мину, — еще не засеченный нами вражеский дзот, готовый хлестнуть огнем в упор...