– Ну, к чему эти глупости?..
– Да пойми ты! Я ничего не знаю в этих вещах... Но просто-то ты можешь побыть со мной? Мне страшно.
– Просто у нас не получится.
– Ты холодный, безжалостный индюк! Хоть бы пожалел меня. Сидишь тут... Мне страшно! Я что, не такая какая-нибудь?
– Ты лучше всех!
– Ты просто успокаиваешь меня.
– Зачем? Я люблю тебя! Ты самая лучшая. Самая любимая...
...Потом, когда она уснула, Петр долго лежал рядом, не в силах побороть в себе страшную тоску, которая нежданно-негаданно навалилась на него. Пять лет назад бросивший курить, он ощутил непереносимое жжение в груди, изнуряющую сухость во рту – так сильно хотелось закурить. Какого-нибудь самосада бы сейчас, покрепче, хотя бы одну затяжку... Он не понимал, что с ним такое. А тоска давила и давила сердце, она была сродни ощущению, когда редко-редко, но все-таки наваливалась бездонная мысль: вот я умру когда-нибудь, и меня никогда, никогда, никогда не будет... И когда мысль хотела пробраться в это «никогда», постичь его, охватить разом, вот тогда и обливалась душа сильнейшей, ни с чем не сравнимой тоской – дыхание схватывало... И вот сейчас опять... Но почему же сейчас?.. Он лежал, боясь сделать малейшее движение, чтобы не разбудить Алену, и в то же время все существо его было за тысячи миль отсюда, душа и мысли улетели далеко, и даль эта устрашала, напоминала бездну, в которую придется-таки провалиться, но как же так... почему... за что... и неужели никогда больше... Никогда!
Он ничего не понимал в себе.
И когда стало совсем невмоготу, он не встал, а как бы скатился с дивана, сделав полный оборот, спружинил на руках на коврик, который лежал у дивана, и, не просто боясь, а страшась, как бы Алена в самом деле не проснулась, тихо-тихо подкрался к стулу, где лежала его одежда, натянул брюки, майку, рубашку, а потом на цыпочках, босой прокрался на кухню. Там. в шкафу, в дальнем углу, среди иностранных сигарет он хранил на всякий случай обыкновенную пачку «Примы», которую не просто курил когда-то. а обожествлял. За крепость. За простоту. За то, что пробирала до самых печенок: уж жгла нутро, так жгла – без дураков.
Подержал пачку в руках. Распечатал. Достал сигарету. Сунул в рот. Ну что? Ну и черт с ним! Чиркнул спичкой...
Такое же состояние, помнится, охватило его однажды на танкере. Вышли из Бомбея в открытые воды – сначала в Аравийское море, затем в Индийский океан... Тогда Петр очнулся среди ночи в каюте со странной тоской в груди, тоска давила. душила, даже дышалось трудно. До утренней вахты оставалось часа четыре, но Петр не мог больше спать, вышел из каюты в надежде сбросить с себя наваждение. Ночная гладь океана была устрашающа; горячие крупные звезды, перевернутый, опрокинутый ковш Большой Медведицы, ни шороха, ни всплеска в округе многих миль, пустынность, кромешная тьма и дыхание бездонного, безграничного океана. Петру стало страшно, хотя он мало чего боялся в жизни, во всяком случае, моря не боялся никогда. Ему стало страшно не чего-то, а вообще страшно, – почувствовал себя маленькой, затерянной песчинкой в безмерном мире, в кромешной тьме, в бесконечности времени и пространства. Он вернулся в каюту, закрыл дверь на запор, хотя закрываться на танкере обычно не принято – мало ли что может случиться, – закурил, как всегда, крепкую «Приму» и начал метаться по каюте из угла в угол. Обостренным чутьем он как бы улавливал в воздухе какую-то тревожность, даже трагичность, которая в эти минуты совершается в жизни – в его личной жизни, а не в жизни всеобщей, тоска гнула его, корежила душу, но понять или осознать нельзя было ничего.
От тоски этой он в ту ночь чуть с ума не сошел.
И только позже, когда пришвартовались в родном Мурманске, он кое-что понял в своих муках.
В ту ночь, когда душила его тоска. – он высчитал это. – именно в ту ночь ушла от него жена. Она не просто ушла, а ушла к лучшему его другу – Коляне И его и ее он навсегда выжег из своей жизни, но что от этого изменилось? Предательство осталось предательством.
Неужели есть сила в мире, какая-то стихия в пространстве, которая пронзила огромное расстояние, втекла в жилы Петра, встряхнула его. навалилась тоской, подняла с кровати, заставила бродить по ночной палубе танкера, садить сигарету за сигаретой?!
Что это было такое? Что подняло его тогда, что толкнуло его в те минуты в каюте?
Вот и теперь Петр мерил шагами кухню, дымил «Примой», играл желваками, и душила его похожая тоска. Но как же так? Откуда сейчас-то эта тоска? Отчего? Ну, тогда – ладно, было предательство, предали, растоптали, в самое сердце ударили, а теперь-то? Теперь-то в чем дело?
Петр ничего не понимал.
Может быть, сегодня, сейчас не кто-то иной, а он сам совершил предательство? Но какое? Алена его невеста, совсем скоро станет женой, он знал твердо – никогда не бросит ее, тем более теперь, когда она так наивно, хотя и достаточно настойчиво (он слегка улыбнулся) доверилась ему (вот странно-то), – да разве он посмеет после этого сделать что-нибудь плохое по отношению к Алене?! Да никогда в жизни!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Гаршин
Маэстро родом из трущоб
Николай Бочков, академик АМН СССР, директор Института медицинской генетики АМН СССР, лауреат Государственной премии СССР