Но младший брат не слышал своего аки. Если бы и услышал, поступил бы, как решил. Рыбы еще много поймается. Если, конечно, спасти невод. И Ыкилак схватил за подбору, дернул вверх.

Задыхавшиеся в тесноте рыбины почувствовали свободу и безумно заметались в разные стороны, определяя, в какой стороне они могут найти спасение. Но через миг-другой они, словно ведомые невидимой силой, дружно устремились в глубину, туда, где стена невода была приподнята над галечным дном реки. За неводом взорвались буруны — это освободившиеся рыбины спешили уйти подальше от ловушки.

— Хватит! Хватит! — орал Наукуч. Но Ыкилак продолжал держать подбору на вытянутых вверх руках. Оглядываясь, он определял, сколько еще нужно выпустить.

Откуда-то сзади вырвался огромный серебристый самец: голова в четыре кулака, сам толстый и широкий, нос крюком. Сметая на своем пути других рыбин, набрал скорость и таранул Ыкилака в спину. Юноша качнулся, его руки инстинктивно опустились. Самец звучно шлепнулся в воду за спасительной чертой.

Наукуч наблюдал с берега и видел все. Он хохотал громко, явно издеваясь над аскком. А Ыкилак досадовал: «Если бы видел, бросил бы подбору, вцепился бы руками и зубами в его большую голову. В голове много хряща и жира — вкусная очень. Жаль, не заметил вовремя. Голую спину саднило. Ну и рыбина: чуть человека не убила», — восхищался Ыкилак.

Наукуч, видя, как его аскк замешкался, потянул на себя оба конца. Но Ыкилак уже сам понял: пора притонять. Он долго выбирался к берегу, шагая по плотным, скользким спинам. Несколько раз он падал, и каждый раз очень неловко, то набок, однажды даже на спину. Наукуч хохотал над младшим братом. Но в этом смехе уже не слышалось издевательства — скорее удовлетворение от богатого замета.

Подтянуть-то невод подтянул Всего маха на три-четыре, И опять в неводе стало угрожающе тесно. Ыкилак вновь полез в воду, но на этот раз по колено. Он хватал крупных рыбин за хвост и выбрасывал на пологий песчаный берег. Иногда попадались такие крупные, что удержать их за хвост было просто непосильно.

Уже в темноте братья перетаскали улов к хаса-вешалам, чьи оголенные ребра-шесты уже завтра оживут красными широкими полосами свеженарезанной кеты.

Талгук допоздна ждала сыновей. Когда сыновья уезжали на мыс Камр-Ах, не было разговора о том, что они останутся там на ночь. Но сыновья не возвращались.

Талгук сегодня развела огонь не во дворе, а на очаге — уже по ночам прохладно, и надо, чтобы жилье потихоньку прогревалось. Уже и покормила мужа. Но сыновей все не было.

— Даже еды с собой не взяли, — сказала Талгук тихо.

Касказик ничем не выдал себя; о чем думал старик, какие мысли его одолевали, Талгук не знает. Сытно почавкав, старик сказал:

— Где твои ножи? Проржавели, небось?

Более двух месяцев, со дня последнего лова тайменя, лежат чо-мах-дяк-ко — специальные ножи для рыбы, обернутые в тряпку. Талгук, удивившись доброте мужа, сняла ножи с полки, размотала тряпочку и неуверенно подержала на весу.

Касказик протянул руку и этим вконец убил старуху: в какие годы и в какие времена почтенный старейший рода позволял себе пустячное занятие — точить женские ножи?! Он мог сделать невероятное: спасти изуродованный топор. Но заниматься женскими ножами...

Длинные, в три четверти руки, узкие, с загнутыми концами ножи Касказик выковал два года назад из самурайской сабли. Тогда Касказик долго нагревал сталь на березовых углях. Каленную докрасна и податливую, он перековывал ее старательно. Вытянул в длинную, узкую полоску. Разрезал на четыре неодинаковых куска. Из одного, среднего, сделал себе охотничий нож. Из самого короткого — кривой поделочный нож. Чтобы он не затуплялся, закалил его, нагрев на огне и опуская в холодную воду. Из двух длинных кусков сделал женские ножи — узкие и длинные, чтобы удобно было пластовать самую крупную рыбу. Эти ножи Касказик не закалял — мягкая сталь лучше скользит в сырой рыбе, разрезая ее на тонкие ровные полосы. Да и точить такие ножи легче. К тому же при соприкосновении с гравием жало ножей из каленой стали крошится.

На глазах у изумленной Талгук Касказик вынул из-под нар деревянный ящичек и на ощупь нашел плоский камень-точило. Выправить лезвие ножей — дело несложное. И Касказик при отблесках очага принялся за работу, которую обычно выполняла Талгук сама, и то непосредственно перед тем, как резать рыбу.

Утром старейший рода не брал в руки топора. Пришло время промысла. В дни промысла нивхом овладевает азарт. Тот, непохожий на все другие страсти азарт, который возникает только у добытчиков. Эта страсть зажигает огнем угасшие взоры стариков. Она поднимает с постели больных, кружит им головы и, обезумевших, бросает за добычей.

Братья после двух утренних заметов отогревались у костра, когда к ним подошли родители. Их сопровождала собака. Окинув взглядом две горки рыбы, Касказик молча подсел к костру и лишь тогда сказал, для себя, ни к кому не обращаясь:

— Начался рунный ход.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.