«Детство веселое, детские грезы,

Только вас вспомнишь – улыбка и слезы».

Так Анна Тимофеевна начала свой рассказ, затянувшийся почти до полуночи.

– Пенсионерке пенсионерка привет подает, – поздоровалась она, входя в наше куле на двоих. Пристроила вещи, села, уронив на колени тяжелые руки с набухшими жилами. И ни вопроса. Поезд тронулся, заговорила о себе. Видно было, на душе у нее неспокойно.

– К дочке еду. Дом у них в деревне, муж счетоводом в колхозе. Огород при доме, дачников на лето пускают. Ребятенок родился, вот и зовут. Да срочно, деньги на билет выслали. Известно: нужна, когда нужна. Внуково детство еду нянчить. Свое вспомнила...

На второй год гражданской матери похоронку прислали. Муж пал смертью храбрых. Кашель и раньше ее донимал, а тут и вовсе в могилу увел. За гробом с работы двое представителей шли (мать уборщицей в учреждении служила), да соседка по квартире Дарья Фокеевна, еще сосед Илья Афанасьич, инвалид, на гражданской левую руку оставил. А жена его Клавдия хоронить не пошла, у нее нервы, ей доктора переживать не велели.

Я над могилой стою и не плачу, лихорадка меня бьет, вся трясусь. Когда с похорон возвращались, Дарья Фокеевна план моей жизни рисует.

– Можно перед государством похлопотать, чтобы на обеспечение взяли в приют или детский дом, как нынче зовется, да тогда комнату заберут, после-то не получишь, нет, ты за комнату держись, свою едино личную собственность. Материно барахлишко снесем на толкучку, а там поглядим...

Она планирует, а я не слышу. О маме думаю, как она перед смертью наказывала:

– Доченька, ты себя не теряй. Мой материнский завет...

Досказать не успела, кровь горлом хлынула.

Ну, приходим с кладбища. Дарья Фокеевна сразу в шкаф, мамино собирать, а в шкафу пусто, ни одеяла ватного на постели – обобрано все.

Дарья Фокеевна охает:

– Кто ж это на сиротское позарился, не иначе «нервная» наша, я давно за ней примечаю, нынче с узлом, завтра с узлом, и все крадучись. Муж-инвалид срамит ее, да без пользы.

Началась моя сиротская жизнь. В тот день соседка накормила. А завтра? У нее своих двое.

В нашем городке в царское время были мужская гимназия да женская прогимназия, еще торговое училище. После революции образовали Единую трудовую, девчонки с мальчишками стали вместе учиться. В моем классе больше мальчишек, девчонок только две: я да Танька. Беленькая, как булка, а глаза голубые: шнырь-шнырь, словно прямо-то боятся глядеть. А мне худо. Голодная я. И учение на ум не идет. В школу из-за обеда ходила. Каждый день нам давали суп или щи из селедки и хлеба кусок. Хлеб клеклый, по нынешним временам собака нос отворотит, а мы сжуем в миг. По детской карточке норму выдавали на месяц, я за день уплету. И думы все о еде. Один раз Танька выбежала на перемену из класса, а я в ее школьной сумке (мы за одной партой сидели) тайком подглядела полбуханки пшеничного хлеба. Танькина мать в пекарне работала. Ворованный хлеб, а мне все равно. Что со мной стало! Ум помутился. Схватила каравай, залезла под парту, ем, давлюсь. Танька вернулась, хвать, хлеба нету.

– Ты сожрала! Погубила, гадючка, меня. Что мне теперь будет?!

Не пойму я, что-то чудно она причитает. После школы вместе вышли.

– Идем.

– Куда?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.