Подавленный стон вырвался из его груди. Опустив голову на руки, он долго молчал, погрузясь в тяжелые думы. Что это были за руки - огромные, заскорузлые, с узловатыми пальцами, вздувшимися венами; посмотрев на них, наблюдательный человек словно в открытой книге смог бы прочесть историю труженика: каждая мозоль, каждый шрам говорил о том, что пришлось пережить и перестрадать.

- Зря прошла жизнь... - наконец произнес Меднис. - Загублена, брошена на ветер. Если что и было в этих руках, то давно утекло, как вода между пальцами. Остались одни воспоминания, а лучше бы их и не было совсем. Эх...

- У тебя когда - то была жена, - вставил Алуп. - Я видел ее на судне, когда мы готовились уйти в море. Она пришла проститься с тобой. Красивая, видная женщина...

- Да, была, - прошептал Меднис. - Красивая, видная. Тогда она простилась со мной навсегда. Не дождалась... ушла к другому. Ей хотелось счастья, а я был только искатель счастья. Бог знает, жива ли она и как живет сейчас.

- Арнис, дорогой дружище, я хочу у тебя спросить, - сказал Алуп, придвинувшись ближе к Меднису. - Хочешь - ответь, хочешь - промолчи, если мой вопрос тебе придется не по вкусу, только помни, что с тобою говорит ДРУГ.

- Спрашивай.

- Почему ты не едешь домой? Что держит тебя на чужбине, где ты никому не нужен, и что тебе мешает остаток дней провести на родной земле?

Меднис долго не отвечал. То ли нахлынули воспоминания, то ли выпитое пиво сделало старика чувствительным, он прерывисто задышал, словно сдерживая рыдания, и в глазах снова появилась предательская влага.

- Стыд, Янка... Стыд мешает мне искать дорогу домой. Стыд за испорченную жизнь, за то, что я ничего не достиг, никаких ценностей не создал за свой век. Когда я уйду из этого мира, после меня не останется ничего, ничего такого, что было бы связано с моим именем. Я оставлю после себя одну пустоту, как гнилой зуб, выпадая, оставляет ямку в челюсти. Всю жизнь я искал счастья и ничего не нашел. Неудачников не жалеют, им не прощают. «Покажи, с чем ты вернулся домой», - спросят меня старые друзья и знакомые. Как я посмотрю им в глаза? Как собака с поджатым хвостом, буду я стоять перед ними, и мне нечего будет сказать. Они будут смеяться надо мной: ведь мои руки уже не так сильны, чтобы внушить к себе уважение. Это стыд, Янка, глубокий, неуемный стыд. Ничего мне не остается, как только прозябать здесь по - прежнему и сохнуть на чужбине. По крайней мере, здесь мне не перед кем отчитываться за свою жизнь.

- Ты преувеличиваешь, Арнис. Чего тебе стыдиться? Ты не виноват, что жизнь твоя сложилась так. Виноваты те, кто похитил твою силу, виноват несправедливый строй, который взял у тебя все и взамен не дал ничего. Не тебе, а им следовало бы стыдиться. Выбрось эти мысли из головы и поезжай домой. Если хочешь, я завтра же поеду в Брюссель и поговорю с советским консулом. Тебя заберет первое же судно, идущее рейсом на Ригу.

- А там, дома, что я буду делать? Ты думаешь, у меня вообще где - нибудь есть дом?

- На родине ты его снова обретешь. Мы поможем тебе найти свое место в жизни. У нас теперь все иначе, чем раньше. Никто для нас не лишний. Народ сам хозяин в своей стране. Тот, кто работает, - самый уважаемый человек в нашей стране. Если бы ты знал, что за жизнь мы там построили!

- Я знаю. Но я не помогал завоевывать а строить эту новую жизнь. Пока вы боролись с несправедливостью, гнали к черту живоглотов и кровопийц, я шатался по свету и думал только о себе. Мне стыдно. Нет, нет, не говори больше об этом. Я не могу вернуться. Я должен до конца прозябать на чужбине и отдать чужой земле свои кости.

- Неужели тебе не хочется лежать в родной земле?

- Я не имею права лежать в ней и не заслужил этого. Если бы заново прожить жизнь, тогда я бы знал, как это лучше сделать. Теперь поздно, время упущено...

Алуп продолжал еще уговаривать и убеждать Медниса, но скоро ему стало ясно: этот человек не переменит своего решения. Может быть, не только стыд держал Медниса здесь, на чужбине, - деклассированный, опустившийся на самое дно жизненной трясины, он в глубинах своего сознания еще сохранял искорку человеческого самолюбия и гордости. Гордость породила стыд, и его можно было погасить лишь вместе с жизнью.

... На прощание Алуп дал Меднису немного денег и оставил на память свой плащ. У ворот дока они пожали друг другу руки. Алуп возвратился на судно; Меднис издали проследил, как тот поднялся по трапу на палубу; потом старый моряк медленно направился через порт в другой док, к другому судну, в надежде найти ночлег: ночь была не за горами.

Когда советское судно покидало антверпенскую гавань, множество людей провожало его, но напрасно Алуп глазами искал в толпе Медниса. Может быть, тот спрятался за спинами других и издали всматривался в людей со своей далекой родины, может быть, в каком - нибудь кабачке пропивал деньги, оставленные Алупом, а может быть, тот же великий, необоримый стыд мешал ему появиться здесь и в последний раз послать прощальный привет своему другу.

Перевел с латышского Р. Трофимов.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.