Стакан молока

Какого дьявола он так внимательно читает! Можно подумать, что этот старик - его враг и, зная намерения голодного парня, решил помешать ему. Хотелось войти и сказать старику какое - нибудь крепкое словцо, какую - нибудь дерзость, сказать, что он не имеет права за гроши сидеть вот так целый час и читать газету.

Наконец посетитель окончил чтение или, по крайней мере, прервал его; одним глотком допил он остаток молока в стакане, не спеша поднялся, расплатился и направился к двери. Вышел! Он оказался сгорбленным стариком и по внешнему виду походил на столяра или лакировщика. Очутившись на улице, он водрузил на нос очки, снова уткнул нос между страницами газеты и пошел, тихонько ступая, поминутно останавливаясь.

Парень подождал, когда тот скрылся из виду, и вошел. Момент он в нерешительности стоял в дверях, не зная, какое занять место. Но вот выбрал столик и направился к нему. На полпути вдруг раздумал, отступил, наткнулся на стол и, совсем смешавшись, забился в угол.

Сейчас же подошла сеньора, обтерла тряпкой столик и мягким, с еле заметным испанским акцентом голосом спросила его:

- Что вам угодно?

Не глядя на нее, он ответил:

- Стакан молока.

- Большой? - Да.

- И только?

- Бисквиты есть?

- Нет. Есть ванильное печенье.

- Хорошо, пусть печенье. Когда сеньора отвернулась, он вытер о колени вспотевшие руки, раскраснелся, как человек, выпивший после жестокой стужи что - нибудь горячее.

Сеньора быстро вернулась, поставила перед ним большой стакан молока, тарелочку, полную печенья, и ушла обратно за стойку.

Первым его желанием было залпом выпить молоко, а потом съесть печенье; но он сдержался. Ему казалось, что глаза женщины внимательно, с любопытством следят за ним. Он не осмеливался взглянуть на нее. Он думал: сделай сейчас это, и она поймет его душевное состояние, его недостойные намерения, и он должен будет подняться и уйти, не поев.

Он медленно взял одно печенье, окунул его в молоко и сразу проглотил. Затем отпил глоток молока и почувствовал, что начавшееся разгораться в желудке жжение постепенно утихает. Вместе с тем вся страшная действительность его положения встала перед ним, и что - то сжалось в груди, что - то горячее стало подниматься от сердца к горлу. Он понял, что сейчас разрыдается. Разрыдается громко, в голос. И хотя он знал, что сеньора наблюдает за ним, он не мог превозмочь себя. Борясь с подступающим рыданием, он поспешно, испуганно жевал, боясь, что слезы помешают ему поесть. Когда же кончил, глаза заволокло туманом, и что - то теплое скатилось по носу и упало прямо в стакан. Ужасное отчаяние овладело им.

Он склонил голову на руки и заплакал горько, яростно, со всем правом на это, плакал так, как еще никогда в жизни не плакал.

Он сидел, согнувшись, и плакал. Вдруг чья - то рука ласково погладила его по усталой голове, и женский голос с приятным испанским акцентом произнес:

- Плачь, мальчик, плачь...

Новая волна слез оросила его глаза, и он заплакал с прежней силой, но на этот раз не с тоской, а легко, чувствуя, что какая - то большая, облегчающая свежесть проникает в его душу, гася горькие, тяжелые чувства, сдавливающие горло. Ему казалось, что жизнь его, чувства очищаются, светлеют, как стакан из - под молока под струей воды.

Когда приступ рыданий прошел, он уже спокойно вытер платком глаза и лицо, поднял голову и посмотрел на сеньору. Но она не смотрела на него, она глядела в окно вдаль, на какой - то очень далекий предмет, и лицо ее было печально и серьезно.