Зачем трепещет грудь моя Каким-то вещим трепетаньем?

Я говорил о двух фотографиях поэта. На третьей – Баратынский с гравюры П. К. Константинова. И дата – 1868 год. По этой гравюре изваян белый мраморный бюст поэта. Высокий лоб мыслителя. Резкий очерк надбровных дуг. Открытое лицо. Что видится ему через года? Признание труда поэта, выполнившего свой долг, ни разу не солгавшего ни себе, ни читателю? Может быть, он вслушивается в органный каскад водопада, может быть, видит при качающемся пламени свечи свою «Цыганку» или повторяет наизусть строки «Признания»:

Но я живу, и на земле моей Кому-нибудь любезно бытие: Его найдет далекий мой потомок В моих стихах...

И как нашел я друга в поколенье. Читателя найду в потомстве я.

В своей последней книге стихов «Сумерки», вышедшей в 1842 году,

Баратынский, по признанию современников, поднялся на поэтический пьедестал и личное выражение грусти возвел до общего философского значения, стал «элегическим» поэтом современного человечества. В последнем из стихов сборника, «Рифма», поэт отчеканивает образ оратора, который так же, как автор, испытывает раздор мысли с чувством и, по цензурным соображениям, делает оратора не современником, а глашатаем Древнего Рима, оплакивающим «народную фортуну». Сам же Баратынский, стремившийся к целостному мировоззрению, мучительно пытается преодолеть противоречие сознания:

И я увижу луч блестящий Всеозаряющего дня?

Он создал произведения различных жанров, в его творчестве не все равноценно, да к тому же не все, написанное Баратынским, дошло до нас. В своей романтической поэзии и философской лирике он яркий выразитель своего времени угнетения и бесправия, безверия и тоски.

Значение Баратынского столь велико, что никакие погрешности строки не могут его умалить. И он остается для нас человеком светлого облика, поэтом высоких страстей. Его мысль – всегда в русле общего умственного течения.

Я вижу облик мудреца, прищуренные глаза, словно он прицеливается в демагогию и фальшь, в аракчеевское словоблудие и цензоров, которые жалящими слепнями вьются поодаль, готовые впиться в поэта. Иногда он мне видится за конторкой и стоящим у распахнутого окна. Ноздри тонкого носа нервно втягивают в себя утреннюю прохладу, еще не озаренную солнцем. Он склоняет тяжелую голову, на минуту задумывается и поднимает глаза, наполненные грустью. Он не мог предвидеть, что пройдет более ста семидесяти лет, и мой современник бережно тронет страницы старых фолиантов и сегодняшних книг с его поэзией.

Но это будет потом, а сейчас 1843 год, и поэт собирается, гонимый мечтой юности, в прекрасную Италию. Он торопливо складывает вещи, словно поскорее хочет оторваться от вечных смятений, от постоянной борьбы с цензурой, от признаний и непризнаний критиков. В России – его поэзия: элегии и философская лирика, поэмы и статьи об искусстве. В Россию пишет Баратынский из-за границы своему другу в канун 1844 года: «Поздравляю Вас с будущим, ибо у нас его больше, чем где-либо; поздравляю Вас с нашими степями, ибо это простор, который никак не заменим здешним климатом, поздравляю Вас с тем, что мы в самом деле моложе других народов двенадцатью днями и по сему переживем их, может быть, двенадцатью столетиями!»

Россия для Баратынского священна. Это земля, на которой он рос, из которой, как зеленое высокое дерево, впитывал корнями живительную влагу дней:

Пока с восторгом я умею Внимать рассказу славных дел, Любовью к чести пламенею И к песням муз не охладел, Покуда русский я душою...

Поэт не смог вернуться на родину. 29 июня 1844 года Евгений Абрамович Баратынский скоропостижно умер в Неаполе.

Лучшие люди России верили в его талант: певец и витязь, лихой рубака Давыдов, замечательный поэт Вяземский, человек высокого ума, тонкий лирик Дельвиг, наконец, Пушкин.

И мне сегодня слышится простуженный, хрипловатый голос Белинского: «Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место, бесспорно, принадлежит БАРАТЫНСКОМУ».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.