Серенада

Мы расстались. Я видел, как Порчерлестер вошел в дом Линды, а несколько минут спустя уже наблюдал за ними, притаившись в темном уголке сада. Они о чем - то беседовали у открытого окна. Мне казалось, что Порчерлестер никогда не уйдет. Вечер выдался довольно прохладный, в саду было сыро. Пробило десять часов, четверть одиннадцатого, половина... Я уже готов был уйти. Если бы мое томительное ожидание не скрашивалось пьесами, которые мисс Линда исполняла на рояле, я бы не выдержал.

Наконец они встали, и я мог теперь расслышать их разговор.

- Да, - сказала она, - вам уже пора уходить. (Ах, как я был согласен с ней!) Но вы все - таки могли бы спеть для меня серенаду. Я ведь сыграла для вас три пьесы.

- У меня сильно простужено горло, - сказал он. - Поверьте, что я не могу. Спокойной ночи!

- Какие глупости! У вас нет ни малейших признаков простуды. Но не важно: больше я вас не стану просить. Спокойной ночи, мистер Порчерлестер.

- Не сердитесь на меня, - сказал он. - Быть может, вы услышите мое пение раньше, чем вы думаете.

- Ах, это звучит многозначительно: «раньше, чем я думаю!» Если вы действительно решили преподнести мне сюрприз, то я могу простить вам все. Надеюсь, что увижу вас завтра у миссис Локсли?

Он поклонился и быстро вышел, боясь, как я подумал, изменить свое решение. Когда за ним закрылась дверь, она подошла к окну и устремила взгляд на звезды. Глядя на нее, я забыл об одолевавшем меня нетерпении и холоде, зубы мои перестали стучать. Открыв чемодан, я достал трубу. Линда в этот момент глубоко вздохнула, закрыла окно и опустила штору. Один вид ее мелькнувшей руки вдохновлял меня превзойти в игре самого себя. Она села так, что я мог видеть тень ее головы в профиль. Мой час наступил! На Парк - Лейне не было почти никакого движения, а Оксфорд - стрит пролегала слишком далеко, чтобы ее шум мог помешать мне.

Я заиграл. При первой же ноте Линда вздрогнула и насторожилась. Когда я закончил первую музыкальную фразу, она узнала мелодию и отложила книгу в сторону. Мундштук моего инструмента был холоден, как лед, губы застыли, и, несмотря на все старания, моя игра не раз прерывалась теми грубыми булькающими звуками, которых даже самые опытные трубачи не могут избежать. Тем не менее, если принять во внимание то, что я страшно замерз и находился в очень нервном состоянии, играл я неплохо. А овладев собой, я стал играть лучше, несравненно лучше, чем вначале, и заключительные ноты исполнил с необычайной звучностью и огромной силой.

Восторженные возгласы, раздавшиеся на улице, когда я закончил игру, дали мне понять, что там собралась толпа, и о моем немедленном бегстве не могло быть и речи. Я спрятал трубу в чемодан, решив уйти, как только разойдется народ. А пока что я продолжал пристально следить за тенью на шторе. Линда что - то писала. «Неужели, - подумал я, - она пишет мне?» Но вот она встала, и ее тень настолько заслонила окно, что я уже не мог различить ее движений. Потом послышался звонок. Минуту спустя кто - то вышел из подъезда. Я спрятался за кадкой с цветком алоэ, но, узнав подкупленного мною слугу, слегка свистнул ему. Он направился ко мне с письмом в руке. Сердце мое бешено заколотилось.

- Все в порядке, сэр, - сказал слуга. - Мисс Линда приказала передать вам вот это, но просила не вскрывать, пока не придете домой.

- Значит, она узнала, кто здесь был! - воскликнул я радостно.

- Очевидно, сэр. Когда она позвонила, я побежал на ее звонок. Она сказала мне: «Вы отыщете джентльмена где - нибудь на площадке перед домом. Передайте ему эту записку и скажите, чтобы он немедленно уходил. Записку он не должен читать сейчас».

- А толпа на улице еще стоит?

- Нет, все уже разошлись, сэр. Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, сэр!

Расстояние до Гамильтон Плейс я проделал бегом, а там взял такси. Десять минут спустя я находился уже в своем кабинете и дрожащими руками вскрывал письмо. Оно было не в конверте, а сложено втрое с вогнутым внутрь уголком. Я быстро пробежал глазами первые строки:

«Парк - Лейн, 714 Пятница Дорогой мистер Порчерлестер...»

Я остановился. Значит, мое соло на трубе она приписывает Порчерлестеру. Неотложный и важный вопрос заключался теперь в том: имею ли я право читать письмо, адресованное не мне? Но любопытство и любовь быстро рассеяли сомнения. Письмо было следующего содержания:

«Мне весьма грустно сознавать, что в моем пристрастии к серенаде Шуберта вы не нашли ничего, кроме повода к насмешке. Возможно, что моя любовь к этой вещи преувеличена, но я не выразила бы ее перед вами, когда бы не считала, что вы способны понять меня. Если вы получите какое - либо удовлетворение от сознания того, что вы навсегда излечили меня от этого пристрастия, то прошу верить мне, что никогда отныне я не буду слушать эту серенаду без смешанного чувства веселья и душевной боли. Я не знала, что человеческое горло способно производить такие звуки, и мне и в голову не могло придти, какой замысел вы таили, сказав, что я услышу ваш голос раньше, чем я думаю. Я добавлю еще только одно слово: Adieu! Я не буду иметь удовольствия встретиться с вами завтра У миссис Локсли, так как создавшееся положение не позволяет мне быть там. По той же причине я должна отказаться от Удовольствия когда - либо принять вас у себя в этом сезоне. Прощайте, мистер Порчерлестер. С почтением Линда Фитцнайтингел». Я понимал, что отправить это письмо Порчерлестеру означало бы доставить ему излишние страдания. Мне также стало ясно, что мой учитель был прав, когда говорил, что у меня нет «природной губы» для духового инструмента. И я навсегда забросил трубу.

Линда уже давно моя жена. Иногда я спрашиваю ее, почему она так решительно прекратила знакомство с Порчерлестером, который уверяет меня, что не чувствует за собой никакой вины перед ней, но Линда категорически отказывается отвечать на мой вопрос.