Когда?

Когда было совершено преступление! Услужливая память наша легко подсказывает нам подробности маловероятных детективных историй с разбитыми часами, стрелки которых остановились в момент убийства. Или более вероятных — со свидетелем, услышавшим странный крик или там странное шуршание и — вот везение! — именно в сей момент пожелавшим узнать: который час!

Но как же часто следствию достается не памятливый свидетель или разбитые часы, а некая загадочная картинка: «Когда совершено преступление!»

Медики пока не научились точно определять время смерти человека. На вопрос «Когда!» они отвечают: «Примерно тогда-то», устанавливая диапазон в несколько часов. Эксперты-криминалисты вообще этим вопросом не занимаются, но это совсем не значит, что ответ на него не имеет для их работы — успешной, конечно! — никакого значения.

Время — главный враг биологов и химиков. Они имеют дело с живой материей, и для них весьма важно, когда эта «живая материя» поступила на экспертизу: спустя час, день или год. От этого зависит и точность экспертизы и круг вопросов, на которые она сможет ответить следователю. Химикам и физикам время тоже мешает, однако же не в такой степени. В самом деле, им важнее количество исследуемого вещества, нежели его качество. Но время порой безжалостно и к тому и к другому: тампон с остатками хлороформа, изъятый с места происшествия, все же лучше исследовать сразу, а не через день. Хотя именно в физико-химических методах экспертизы научно-технический прогресс наиболее заметен. И тот же тампон с хлороформом можно исследовать и через день и через два: на то есть метод газовой хроматографии, позволяющий взять через этот тампон пробу воздуха и мгновенно определить в ней наличие хлора. Если он там был, конечно.

Дактилоскопия тоже не слишком зависит от временного фактора: отпечатки пальцев хорошо и долго сохраняются на самой разной поверхности. Раствор нингидрида, к примеру, позволит выявить невидимые следы на бумаге даже через несколько лет. Но это, так сказать, случай идеальный: бумагу никто не трогал, старые — искомые! — отпечатки другими не перекрыты. А «быстротекущее время» этому-то как раз и не способствует...

Может быть, меньше всего от времени зависят исследователи документов, работающие в контакте с лабораториями судебно-оперативной фотографии. Вот подделку или подлинность документа обнаружить можно всегда. И поэтому на стол к почерковедам порой ложатся документы, имеющие отношение к истории литературы или искусства, а вовсе не к давно или недавно совершенному преступлению.

Зачем?

Этот вопрос точнее было бы адресовать психологу, а не эксперту-криминалисту и даже не следователю (хотя и тот и другой в своей профессии должны быть и психологами). Зачем человек пошел на преступление! Что, какие причины толкнули его на обман, на воровство, на грабеж, на убийство! Они, конечно, могут быть самыми разными, эти причины, но изначально или как следствие в подавляющем большинстве случаев заложена корысть, патологическая страсть к легкой наживе.

...Жил-был паренек — хороший студент, хороший общественник. Недаром институтское начальство назначило его командиром студенческого строительного отряда. В его руках была сосредоточена не только административная власть: он распоряжался огромными суммами денег, заработанными бойцами стройотряда. Именно распоряжался: вписывал в платежные ведомости несуществующих или подставных лиц, а потом присваивал предназначенные им деньги. Состав преступления ясен, и только экспертам предстояло решить вопросы: один ли «командир» вписывал в ведомости «мертвые души», сам ли он это делал, и не было ли у него сообщников. Была проведена огромная работа по исследованию различных почерков, и в конце концов неважно — один он виноват или нет. Важно, что виноват: деньги оказались сильнее и хорошей успеваемости и активной общественной деятельности.

Экспертиза умеет точно и безоговорочно обвинять, но умеет и защищать. Похожий почерк — еще не доказательство вины подозреваемого. Вот когда эксперт, изучив сотни образцов почерка, уверенно — подчеркиваем: уверенно! — скажет: «Виновен!», тогда у обвинения появляются «железные» доказательства. И наоборот. А «наоборот», кстати, тоже случается. Казалось бы, почерк — вещь зыбкая: сегодня пишу так, завтра — иначе, сегодня с завитушками, завтра — строго по прописям. Это-то и придает преступнику мнимую уверенность: изменил почерк и — привет, я ни при чем. А не ведает он — преступник то есть, — что почерк человека, претерпевая и возрастные (невольные) и насильственные изменения, все же — порой в мельчайших деталях — остается таким же, как и ранее, а значит, может быть узнан, идентифицирован.

Конечно же, в исследовании документов и почерков опыт эксперта играет огромную роль: тут и наметанный глаз, и знание деталей, и даже чутье, если хотите. Но в первую очередь в исследовании документов важен талант. Ну, если уж вас смущает это громкое слово, заменим его: призвание. В конце концов далеко не всякий криминалист, окончивший школу милиции или вуз, захочет сидеть многие часы над бумажками, сощурившись, корпеть с лупой, а в результате прийти к выводу, что эта, эта и эта завитушка говорит о том, что документ написан тем-то и тем-то. Не всякий захочет, (конечно же: работа неброская!), но не всякий сможет. По окончании школы милиции новоиспеченный эксперт-криминалист получает право проводить различные экспертизы — трасологические, к примеру, или дактилоскопические. А вот к исследованию документов допускаются не все. И бывает, что даже «допущенные» не выдерживают — сбегают. Характера не хватает. И все-таки таланта. Таланта видеть за документом, за бумажкой живого человека. Таланта узнать его одного среди десятка похожих «бумажек».

Но один наметанный глаз (читай: талант) раскрыть преступление не сможет. На помощь почерковедам приходят и химия и в первую очередь фотография. Вытравленные, соскобленные, невесть чем залитые тексты документов полностью или почти полностью восстанавливаются фотометодами.

Исправлены цифры в паспорте, и съемка с помощью специальных светофильтров покажет эксперту: где чернила старые, а где недавно нанесенные. На документе вытравлен старый текст и сделан новый. Фотосъемка в инфракрасных лучах восстановит вытравленное. Электронно-оптический преобразователь вернет эксперту текст документа, залитый красителем. Микросъемка и макросъемка, съемка в инфракрасном свете и контрастирующая съемка... Пожалуй, работа судебно-оперативных фотографов — наиболее наглядная часть криминалистической экспертизы. И верно: например, фотография нового и фотография восстановленного текстов убедят в подделке, а значит, в преступлении даже непосвященного.

Недавно появился новый термин: шоковая пропаганда. Выставленные на обочине автодороги покореженные автомобили, стенды с фотографиями, на которых — жертвы дорожных аварий, фильмы — короткие, на несколько минут, — о «беспечных ездоках» и их печальном конце — все это и есть шоковая пропаганда. Она без лишних слов, порой просто молчаливо предостерегает, останавливает лихого водителя или не менее лихого пешехода. Короче, помогает больше, чем десяток популярных лекций на ту же тему.

Когда человек идет на преступление, он всегда помнит (пусть подсознательно, не явно) что наказание неизбежно. Помнить-то он помнит, а преступность все-таки существует, и становятся преступниками не особые, отмеченные «каиновой печатью» люди, а самые обыкновенные, но уверовавшие в свою (временную!) безопасность. И никакие лекции том, что «воровать грешно», тут не помогут. А вот наглядное напоминание о неизбежности наказания за всякое, даже самое малое преступление остановит. И этим «наглядным напоминанием» может стать любая экспертиза, проведенная в лабораториях судебно-оперативной фотографии. Если хотите, назовите это тоже шоковой пропагандой.

Вот тогда сакраментальный вопрос «Зачем!» будет задан не следователем преступнику, а преступником самому себе. Возможным преступником. И ответ — даже желательный для него! — вдруг да не перевесит меры наказания за предполагаемое преступление...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.