Ветерок перемежал струящиеся потоки лучей, речная свежесть продувала тело; подымалось утро, еще не все вымерло от палящих июльских лучей, и еще не все проснулось, чтобы заполнить палубу.

Теплоход идет рекой, как фрезерная пила сквозь бревна; вода позади отваливается ломтями, брызги каскадно омывают киль.

Река спокойна и тиха: она, как женщина в 30 лет, в широком, свободно спадающем, нигде не теснящем светлом платье.

У нее теплые, с сероватым отливом, русые волосы и такие же, если не лучше, глаза; руки у нее приподняты кверху - она оправляет прическу, - у нее конечно волосы не обкорнаны, и вся ее домашность, упругость, цветение передаются в беспричинной, хорошей, чуть даже расплывчатой улыбке. Она словно говорит дню, реке, солнцу: как хорошо, что жизнь есть жизнь, а не жалкое прозябание схимника, отрешившегося от радостей земли и тела.

... Такая женщина стояла возле шлюпок, и Газгану хотелось подойти к ней, сказать: знаете, у вас хорошее лицо, честное слово. Ему больше ничего не хотелось, только подойти и сказать. Эта женщина, словно почувствовав взгляд, повернулась и улыбнулась ему так же, как солнцу, реке, дню, плотам, показавшимся из - за загорья...

- Лена, - позвали из каюты женщину.

- Сейчас, - ответила она и, еще раз оправив волосы, ушла в каюту. Платье облегало ее крепкое, словно литое тело.

- Лена, - повторил он, - хорошее имя. Женщина ушла, остались река и книга. Река вскоре наскучила: все же она в хорошести своей однообразна... Но в это время налетел ветерок: он ласково теребил волосы, заползая за ворот и шарил по груди; глаза слипались сами собой; то были редкие минуты физического и духовного довольства, беспредельности, радостного сознания жизни. Этого под старость не бывает; здесь тело чувствует каждой клеточкой ткани, и нет еще тошного хлюпанья в груди.

Впереди были молодость и широкая, как река, жизнь. По ней шла его страна, его поколение...

Одна - две фразы, и он отрывался от книги, скользил взглядом по сторонам, задумывался. Плоты шли мимо. На одном из них у избушки сидел юноша и чинил сети. Он подымал голову и следил, как черпает воду полуодетая женщина, как несет по бревнам ведро воды, - издали белела ее рубашка.

Вот оно, гамсуновское счастье, плывущее по водам Волги: какой - нибудь Эдеварт, нашедший наконец свою Ловизе Магретте Лопан!

В этом ли счастье! Если пошлют на лесосплав, не придется ли раскачать этих Эдевартов так, чтобы их сентиментальная бродяжность испарилась, как утренняя дымка над рекой?

Он смотрел на плот, на полуодетую женщину с ведрами и на юношу у порога избенки с полным сознанием того, что ему открыто истинное значение счастья...

Разве это счастье - в изолированности, в тишине, в лилиях заросшею пруда, в глупом самодовольстве белых окон, раскрытых в сад?..

Вышла опять женщина, которую звали Леной, Ее полное имя было Елена Владимировна Ставропольская, - казалось, это имя шелестит, как молодой, робкий ветер, как старинные лоские шелка.

Она села рядом. Теперь он ее разглядел внимательно. Завитки ее волос нежно курчавились. Нос спокойно и просто продолжал линию лба. Подбородок закруглялся без резкости. Плечи сутулились. Вырез платья взбегал к завиткам. Узоры платья лежали на плечах. Щуря глаза, она улыбалась. Он наслаждался, находя в каждом ее движении очарование. Она излучала неяркий, ровный. зудящий ток, напоминающий содроганье сердца при ныряниях и взлетах на качелях, бег крови и мерцание мысли во время приступов творческого напряжения. Чуть слышно гудела у него кровь в теле, не бурно, не порывно - нет.

Газган размечтался, не заметив подошедших к нему Саламатина, Полкниса и Казенова. Вскоре пришел и Дмитриевский... Он встал в стороне, как бы чувствуя на себе всю неприязнь со стороны Газгана и всех остальных.

Разговор завертелся вокруг поднятого Газганом вопроса о счастье. Вмешался в разговор и Дмитриевский. Он доказывал, что рост техники не есть основа современного склада человека. Он издевался над отсталостью нашей страны. Он восхвалял Эренбурга.

- Эти чудаки, - перебил его Полкнис, - вопрошают, что лучше: ход часов или биение сердца, слезы Вертера или белый уголь, и отвечают самодовольно: есть, видимо, вещи, никак не связанные ни с завоеваниями техники, ни с эволюцией идей. И эти вещи - природа человека, его внутренний строй, его мысли, чувства, переживания. Все остальное от лукавого. И да сгинут машины, да распадется в прах Гранд - опера; назад к биению сердца, к человеку, затерявшемуся среди зарослей дикого леса... Глупые люди, - они хотят остановить эволюцию идей и завоевания техники! Куцее счастье, нищая проповедь...

- Слушайте, я вам прочту прекрасный отрывок из повести Дмитриева, - сказал Дмитриевский. - Это имеет непосредственное отношение к нашему спору.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.