Самогонное озеро

– Впрочем… извин… с… я завтра.

– Милости просим, – ласково ответил я, подводя Ивана Сидоровича к двери (он почему-то хотел выйти через стенку).

Утро началось матлотом, исполненным Василием Ивановичем на гармонике (плясала Катерина Ивановна), и речью вдребезги пьяного Аннушкиного Миши, обращенной ко мне. От своего лица и от лица неизвестных мне граждан Миша выразил мне свое уважение.

В десять пришел младший дворник (выпивший слегка), в десять двадцать – старший (мертво пьяный), в десять двадцать пять – истопник (в страшном состоянии). Молчал, молчал и молча ушел. Пять миллионов, данные мною, потерял тут же в коридоре. В полдень Сидоровна нахально не долила на три пальца четверть Василию Ивановичу. Тогда тот, осушив ее, взял пустую четверть, отправился куда следует, и заявил:

– Самогоном торгуют. Желаю арестовать

– А ты не путаешь? – мрачно спросили его где следует. – По нашим сведениям, самогону в вашем квартале нету.

– Нету? – горько усмехнулся Василий Иванович. – Очень даже замечательны ваши слова.

– Так вот и нету. И как ты оказался трезвый, ежели у вас самогон? Иди-ка лучше проспись. Завтра подашь заявление, которые с самогоном.

– Так-с… Понимаем. Стало быть, управы на их нету? Пущай не доливают? А что касается, какой я трезвый, понюхайте четверть.

Четверть оказалась с «явно выраженным запахом сивушных масел».

– Веди! – сказали тогда Василию Ивановичу.

И он привел…

Когда Василий Иванович проснулся, он сказал Катерине Ивановне:

– Сбегай к Сидоровне за четвертью.

– Очнись, окаянная душа, – ответила Катерина Ивановна. – Сидоровну закрыли.

– Как?! Как же они пронюхали?– удивился Василий Иванович.

Я ликовал. Но не долго. Через полчаса Катерина Ивановна явилась с полной четвертью. Оказалось, что забил свеженький источник у Макеича, через два дома от Сидоровны. В семь часов вечера я вырвал Наташу из рук ее супруга, пекаря Володи. В восемь часов вечера, когда грянул лихой матлот и заплясала Аннушка, жена встала с дивана и сказала:

– Больше не могу. Сделай, что хочешь, но мы должны уехать отсюда.

– Детка, – ответил я в отчаянии. – Что я могу сделать? Я не могу достать комнату. Она стоит двадцать миллиардов, а я получаю четыре. Пока не допишу романа, мы не можем ни на что надеяться. Терпи.

– Я не о себе, – ответила жена. – Ты никогда не допишешь романа. Никогда. Жизнь безнадежна. Я приму морфий.