- Граждане пассажиры! Паф-торяю!... Короче говоря, как там ни крути, а пришлось нам топать в вагон-ресторан. И вдруг, словно во сне: идеальная чистота, беленькие покрывала, чинный покой, мгновенное обслуживание, улыбки на лицах официанток, вкусно, недорого - бред какой-то! В чем дело? А ларчик просто открывался. Директор. Он подошел к нашему столику в потрясающе белом халате, в очках, с сединой на висках, весь из себя достойный, - ну прямо кандидат медицинских наук! - и с ярким кавказским акцентом произнес:

- Сейчас я скажу нечто такое, что все вы будете смеяться: моя фамилия - Метревели! Мы немедленно засмеялись, хотя еще сами не поняли, почему. Он сделал паузу, насладился нашей реакцией и сказал:

- Ну? А что я говорил? И уже совершенно естественно кто-то из нас задал вопрос, ответ на который у него не был запрятан в глубоких карманах халата. Кто-то из нас спросил:

- А вы не родственник известного футболиста Славы Метревели?

- Нет! - воскликнул он даже без тени сожаления. - Но я познакомил его отца с его матерью, и если бы не я, Слава Метревели не был бы футболистом! Что вам сказать? Четыре дня я прожил потом во Владивостоке, обедал и в столовых и в ресторанах города, но каждый раз вспоминал «нашего Арсена Антоновича Метревели», его замечательную кухню, его улыбку и доброту и всю его бригаду и искренне жалел, что путь из Москвы до Владивостока исчислялся «всего» одной неделей. Разумеется, благополучие вагона-ресторана само собой не рождается. Трудностей много, и даже Арсен Антонович не всегда может с ними справиться. Поезд, как я уже сказал, стоит на станциях не больше десяти минут. А база, с которой надо таскать продукты, в двухстах метрах от вокзала. Надо успеть за десять минут прибежать на базу, взвесить мясо, масло и картошку и бог его знает что еще, потом вернуться к поезду, а потом отнести назад тару, иначе в следующий раз база будет закрыта «на учет».

- Братьев Знаменских знаете? - спрашивает нас Метревели. - Так вот у меня в бригаде таких бегунов мало. Конечно, жаловался он и в МПС и куда только не жаловался - ноль внимания. «Хоть бери и специально тренируй шеф-повара, а моему шеф-повару уже платят пенсию, мой Василий Григорьевич - гений, а не шеф-повар, зачем ему еще слава бегуна?» Однажды вечером, когда ресторан уже закрылся и Метревели сидел со счетами, раскладывая выручку за день - рубли к рублям, пятерки к пятеркам, - мы доели, а потом я задал ему такой вопрос:

- Арсен Антонович, во время войны вашей заботой была сфера общественного питания? Как будто брал официальное интервью. Так легче задавать вопросы, заворачивая их в серьезную, хоть и не очень грамотную терминологию, нежели спросить просто и ясно: «Вы были на фронте?» Арсен Антонович, не отрываясь от выручки, даже не поворачивая голову в мою сторону, спокойно ответил:

- Во время войны моей профессией было воевать. И все. И сделал долгую паузу. Он обожал эти значительные паузы. Потом глянул на всех нас сбоку, мимо очков, и вдруг сказал:

- Хотите, задам вам загадку? Снова пауза. И, оторвавшись наконец от денег, он повел неторопливый рассказ. Мы узнали, что уже в конце войны офицер Метревели с группой солдат попал в одно венгерское село. Они вошли в пустой двор какого-то дома. Во дворе стояла детская кровать, спал в ней ребенок, а вокруг - ни живой души. Солдаты подошли ближе, потом кто-то взял на руки спящего ребенка, и все они стали по очереди прижимать его к груди. Это было после тяжелых боев, бессонных ночей, бесконечных переходов. И тут из дома выбежала женщина - вероятно, мать ребенка. У нее было перекошенное от страха и ярости лицо, слезы лились из ее глаз, она буквально кинулась к Метревели, у которого в этот момент был на руках спящий малыш. Метревели успел жестом остановить женщину, приложив палец к губам, а потом осторожно положил ребенка в кровать. Солдаты поправили автоматы, положили к ногам ребенка весь имеющийся у них в наличии «сладкий ассортимент» и пошли прочь. Женщина опешила. Она пыталась что-то сказать Метревели, но он ее не понимал, да и что там было понимать. Тогда женщина сбегала в дом, скоро вернулась, догнала солдат и протянула им две крынки молока. Но солдаты пить молоко не стали, они до этого напились холодной воды. И женщина вновь заплакала и целый километр, шла рядом с солдатами со своим молоком, пока дорога не свернула в лес.

- Так вот вам загадка, - сказал Метревели. - Почему женщина плакала в первый раз и почему - во второй? До пенсии ему оставалось еще три года. Трудно стало ездить на большие расстояния, и здоровье уж не то, и семья требует большего внимания, детей надо учить, чем взрослее дети, тем больше с ними хлопот. Но «товар без хозяина плачет», как сказал Арсен Антонович. Просто не понимаю, что будем делать мы, пассажиры, если он перейдет на оседлый образ жизни? Что будет тогда с вагоном-рестораном? Тоже, если хотите, получается загадка.

Вох-баба

Разные люди по-разному о себе заявляют. Одни способны в первые пять минут завладеть вниманием слушателей и рассказать нечто интересное, даже значительное, но уже в следующие пять минут становится ясно, что сказать им больше нечего, что они целиком выложились, - будет теперь обыкновенный треп. Зато такие, как Вера Константиновна Тятенкова, вступают в разговор не сразу и не спеша, и вроде бы скучны поначалу, и слушать их надо иметь терпение, а через полчаса понимаешь, что ты уже завяз по самые уши, погиб, покорен. У таких, как Вера Константиновна, самое интересное всегда впереди, как в хорошем приключенческом романе. Теперь, когда я знаю, что она бухгалтер, я готов согласиться с тем, что никакая другая профессия к ней так не подходит, как профессия бухгалтера. Но в первый момент, когда в купе вошла Вера Константиновна, - а это было в Красноярске, где она села в поезд, - никакой физиономист не угадал бы ее истинной специальности. Она похожа одновременно и на директора средней школы, и на опереточную актрису, исполняющую роли пожилых графинь, и на доктора наук, работающего над проблемой долголетия. Когда-то, служа официанткой в ресторане у нэпмана, Вера Константиновна была маленькой толстой хохотушкой, всеобщей сероглазой любимицей, отличающейся беспредельной наивностью. Ей в ту пору было шестнадцать лет, она носила «модную» завивку, подкрашивала губы и хихикала по всякому поводу и без него. Она и сейчас веселый человек. Даже грустные эпизоды из ее жизни выглядят в рассказе забавными, как детские рисунки, посвященные взрослым и серьезным темам. У меня сложилось впечатление, что Вера Константиновна обладает одновременно талантом и рассказчика и слушателя. Она умеет первой реагировать на свои же слова, первой злиться на своего героя, смеяться собственным остротам и грустить еще до того, как нам, слушателям, становился известен эпизод, вызвавший эту грусть. Трудно начав, она уже не могла остановиться. Ей не нужно было особого предлога и наводящего вопроса, чтобы рассказывать о себе, она блестяще владела той формой, которая помогала еще бравому Швейку да и сейчас выручает всех откровенных и нетаящихся людей: «А вот у нас...» - и поехали. Когда, казалось бы, тема была исчерпана и мы готовы были взять газету или подремать, Вера Константиновна, переварив в себе какие-то новые воспоминания, вдруг восклицала: «Ой, а однажды, в тридцатом году, я вместе с подружкой создавала в Сибири колхозы, и в нас стреляли кулаки, и спас питерский рабочий... Рассказать? Ужасно смешная история!» Газета - в сторону, сон - на потом, не слушать ее было просто невозможно. Всего запомнить мне, конечно, не удалось, но воспоминания Веры Константиновны, связанные с ее пребыванием в Ханты-Мансийском округе, я хотел бы передать. Вкус к странствиям и переездам был у нее, кстати, от природы. В далекие времена ее отец работал в кондитерской некоего Шляпкина и разъезжал по России с фанерой, на которой были прикреплены образцы конфет. Короче говоря, отец был коммивояжером и таскал за собой всю свою семью. Потом, в начале революции, он оказался в какой-то сибирской деревне и застрял там, став писарем при сельсовете. Четыре класса приходской школы, оконченные отцом, сыграли довольно роковую роль в его судьбе. Во время гражданской войны власть в деревне переходила из рук в руки, но писарь был нужен всем, и потому его не трогали и лишь аккуратно пороли за «прошлую деятельность». Маленькая Верка, прибежав с гулянья, первым делом спрашивала отца: «Тятя, тебя сегодня уже отпороли?» Но я отвлекся. В 1932 году, уже будучи замужем, она попала в поселок, расположенный недалеко от города Абдорска, что в Ямало-Ненецком округе. Ехать туда надо на север от Тюмени - сейчас, говорят, есть и дороги и самолеты туда ходят, а в то время добирались подводами или шли по реке Туре и по каким-то еще рекам. В поселке был кооператив по скупке пушнины и золота у местного населения, назывался он «Интегралом», и Вера Константиновна работала в нем бухгалтером. Остяки, зыряне и самоеди-ны звали ее Вох-бабой, что означало в переводе «Денежная женщина», поскольку она распоряжалась кредитом. Сколько лет прошло с тех пор, а забыть она никак не может того поселка со странным именем Мужи, и так хочется посмотреть, что с ним теперь сталось, вырос, наверное, в городок. А тогда домов было раз-два и обчелся, и такая неторопливость, невозмутимость жизни, будто никаких событий вокруг не произошло. Ты давай пушнину, получай деньги, ставь в ведомости свою «таньгу» - и вся революция. Подпись эту - «таньгу» - остяки выводили либо в виде елочки, либо пенечка - грамотных среди них не было, даже письменность ввели спустя много лет, но зато памятью народ отличался отменной. Это еще тогда восхищало Веру Константиновну: безграмотный и темный остяк, глянув в ведомость, мог мгновенно назвать имя жителя, чья елочка там стояла, хотя для Веры Константиновны все эти елочки были одинаковы, как в лесу. «Учить бы этот талантливый народ!» - думала она. Первое время, приехав в Мужи, Вера Константиновна оробела. Она никак не могла понять, почему местные жители не поют песен. Молча водят хороводы - странное зрелище, если представить себе их непроницаемые лица, мягкие движения и крепко сомкнутые губы. Сама Вера Константиновна была певуньей, и люди, лишенные песен, казались ей не так загадочными, как страшными... Девушки и женщины носили длинные косы, в них они заплетали все, что удавалось выменять на пушнину в «Интеграле», и, бывало, шагает по поселку такая красавица, а в косах у нее, до самой земли, позвякивают гайки, водопроводные краны, конфорки от примуса, - и ничего, можно привыкнуть к такому зрелищу, даже красиво. Какой-то случайный самолет разбился на севере округа, но пока поисковики пришли на место аварии, весь самолет уже успели разобрать на украшения, - на земле остался громадный масляный круг. Работники кооператива жили в самом поселке, а местные жители вели кочевой образ жизни. Никакими силами невозможно было заставить их осесть на одном месте. Даже самые сознательные, привлеченные на службу в советских учреждениях, сворачивали свои чумы или юрты, запрягали в упряжки собак и уходили на промысел и только в дни зарплаты, где бы они ни находились, хоть за тысячу километров, аккуратно приезжали к Вере Константиновне. Чумы и юрты их были грязными, душными, с очагами посередине, а у входа были привязаны дети и собаки, чтобы по глупости своей не лезли в огонь. Мыться остяки, конечно, не мылись, хотя «модно» одеваться женщины любили, - но где они не любят этого? Цветастые магицы с широкими и бездонными карманами до сих пор не выходят из памяти Веры Константиновны. Но вот, несмотря на такую разобщенность, на кочевой образ жизни, местные жители были в курсе всех кооперативных новостей. Как эстафету, они передавали на тысячи километров любой слух, и если бы Вера Константиновна точно не знала, она бы подумала, что они пользовались беспроволочным телеграфом. Муж Веры Константиновны тоже был бухгалтером. И вот однажды руководитель кооператива на него за что-то обиделся и арестовал. Был он там и власть, и суд, и адвокат с прокурором в одном лице. Только тюрьмы у него своей не было. Заперли мужа в какой-то избе и отпускали в день по три раза домой - поесть, и еще на ночь - спать, поскольку тюрьма была необорудованной да и сторожить арестованного было некому. Шли дни, и как-то Вера Константиновна собралась в Тюмень, к начальству, - выручать мужа. Беспроволочный телеграф сработал мгновенно, и руководитель кооператива поспешил к ней навстречу.

- Ты куда?

- В Тюмень.

- Зачем?

- Жаловаться.

- А что тебе плохо? Ночевать-то я его отпускаю! Сегодня все это выглядит забавно, а тогда было не до смеха. Проделала весь путь по Иртышу, потом по Тоболу, затем по Туре - до самой Тюмени... Мы сидим, слушаем Веру Константиновну, нас волнует вопрос, выручила ли она мужа, но Вера Константиновна уже вспомнила что-то другое, уже говорит о своей профессии бухгалтера: «Что это за люди, бухгалтеры? Да это те, которым мало платят, но с которых больше всех спрашивают!» - а к истории с мужем она еще вернется, когда придет пора... Веселый она человек, но я представляю себе, какой она становится, когда приходит на завод в качестве ревизора или члена комиссии народного контроля. Берегись! Для нее существует только один закон - закон фактов и цифр, и ни с какими званиями и положениями она не считается: рубит с плеча. Правда, формалистом себя не считает. Если заводу позарез нужна котельная, а средств на ее строительство не отпустили, но есть лишние деньги по другим статьям, и директор на свой страх и риск все же строит котельную, «я отношусь к этому с душой и пониманием», - говорит Вера Константиновна. Такого директора она никогда «не опозорит» и, если у начальства зайдет о его делах разговор, открыто выступит «за», хотите смейтесь, хотите - нет. Обычно трудно проследить по отдельным эпизодам из биографии рассказчика, как, когда и почему у него образовался такой, а не иной характер. Сплошной линии из прошлого в настоящее вообще не протянешь, потому что не все наши дороги прямые. Но все же какая-то нить видна. Хохотушка в шестнадцать лет - так и сейчас не стесняется улыбаться, как бы ее жизнь там ни корежила и ни гнула. Откровенная с руководителем «Интеграла», всесильным подлецом - так и сейчас прямоты не занимать. Короче говоря, это факт, что прошлое ложится фундаментом в настоящее, как факт то, что наоборот никогда не бывает. Жаль! Несправедливо. Скольких бы ошибок мы избежали в молодости, опираясь на свой будущий опыт!

- Вера Константиновна, не собираетесь навестить Мужи?

- А что? Думаете, мне трудно туда выбраться? Вот плюну на свой отпуск с санаторием и махну! Я бы там сегодня порядок навела... Хотя, конечно, опоздала немного... Так хоть погляжу!

След в блокноте

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.