Право построить город

Отчетливо помнится ощущение всеобщей душевной близости, какое бывает в больших семьях, членов которых судьба раскидала по всему свету; но вот собрались по важному для всех случаю и вдруг почувствовали, как сильны связавшие их узы. Так было в этот день. Мы – и те, кто строил, и те, кто писал, и те, кто «курировал» стройку, – все мы плотно стояли перед трибуной во время речей и с энтузиазмом бежали смотреть, как забивают последний, «серебряный» костыль, и как разрезают ленточку перед первым тепловозом. И все были свои, близкие, родные.

Они все были разные – я-то точно знал, какие они были разные. Тех, кто приехал в памятный первый год, остались считанные единицы. Около половины было врангельцев, «второго призыва» и половина – почти новичков, начинавших в семьдесят третьем. Но для всех в равной, наверное, мере эта огромная бетонная площадь была сейчас их детищем, их настоящей радостью. Пусть инстинные масштабы сделанного, думалось тогда, обозначатся еще не скоро, через несколько лет, когда на берегу составленная из нескольких таких площадей протянется уже линия причалов, пусть сегодня ты едва успел вложить в дело только один кирпич – это неважно, а важно то, что это – твое, кровное. И они, улыбаясь, говорили друг другу: «Выстроили!» А некоторые думали про себя: «Выстояли».

А сегодня над соседним уже действующим причалом зазмеились красно-бело-зеленые пневмопооводы технологической цепи, монтируются конвейеры. Линия шпунта уже уперлась в самый конец бухты, туда, где у мелководья, в осоке, зазывно пели когда-то лягушки. А с того берега бухты шагнули в воду первые сваи-оболочки будущего угольного пирса. Стройка объявилась вдруг во всей своей значительности. Большая стройка.

А началась она из беспорядка, из хаоса – из ничего. Впрочем, было еще и место, правда, пустое. И вот на это место приходят люди и машины. И начинает расти стройка, и начинает расти коллектив. Нет, скорее, наоборот, сначала растет коллектив, а уж потом начинается настоящая большая стройка. Я расскажу об этом с самого начала, и станет ясно, как все это непросто.

Города строятся из кирпича. Из стеновых панелей. Из блоков. В зависимости от характера строительной базы, от технологии. Но в любом случае и кирпич, и панели, и блоки должны быть стандартны.

А люди – нестандартны. Строить из них города гораздо труднее. Построить на пустом месте дом, если даже база за десятки километров, это просто, это во много раз проще, чем на пустом месте построить человеческий дом, сообщество, единство, основанное на тесной духовной связи.

Если мы строим город, то связь эта возникает, наверное, из желания свершить его и из умения свершить. Впрочем, это не одно и то же, и об этом мы еще поговорим.

В мае семьдесят первого, первого года Восточного Порта, я разговаривал об этом с теми, кто был здесь, что называется, «с нуля». Они приехали в бухту Врангеля тогда, когда никто еще даже не попытался туда приехать. Сейчас их называют одесским десантом. Мне думается, совершенно не обязательно подчеркивать их областное происхождение – они были просто энтузиастами. Не все, конечно, было ядро, был определенный нравственный принцип у этого ядра, очень притягательный, очень плодотворный принцип: на голом месте построить город. Город, где не было бы тех «обстоятельств», что живут с нами в обычных городах.

Я познакомился с ними сначала по газетной фотографии.

Мужественно-бородатые парни смотрели с прибрежной скалы на бухту; в подписи под снимком, пространной и наивно-восторженной, говорилось о комсомольском героизме, о «голубых городах».

Я вспомнил и о снимке и о подписи, втиснувшись а их каюту о четыре койки – по-солдатски одна над другой.

– А-а... Ерунда все это, – сухо сказал Виктор Долгов, и никто из ребят не возразил ему. – Впрочем... Впрочем, про города – это верно, пожалуй...

– Ну, конечно же, верно, Витя, – подхватил Саша Раппопорт, тонкий, веснушчатый, со стоящей дыбом рыжей шевелюрой. – Он на архитектурный хочет поступить, – с готовностью объяснил Саша. – Вы не знаете, есть здесь архитектурный?

И они заговорили разом, перебивая друг друга, о том, как услыхали у себя в Одессе, что где-то на Дальнем Востоке строится «самый-самый» порт страны, как наплевали на устроенный быт, и на хорошую работу, и на красивый город и как тронулись в неизвестность, чтобы построить этот порт.

– Ведь надо же, чтобы человек знал, что вот это он сделал своими руками, сам? Ведь надо? – застенчиво вопрошал Гена Довнер.

– Да-а... Город – это хорошо... – Долгов сидел, углубленный в себя, сосредоточенный, строгий. – Город – это хорошо.

– А вы, Володя! – спросил я Романенко. Он был красив, Романенко, – голубые глаза его смотрели открыто и беспечально, словно он наперед знал, что все в его жизни будет прямо и просто.

– А я, как Витя, – улыбнулся Романенко и преданно посмотрел на Долгова. – Я ведь сначала не думал ехать. Встретил как-то Виктора, он говорит: поехали. Ну, и... поехали.

– Нет, а мне надоело все там. – Саша Раппопорт говорил, словно все еще стремился кому-то что-то доказать. – Я ведь техник по электросварке. Жил у сестры, работал. Порядок налаженный. Утром – на завод. После работы – домой. Все за тебя определено. Нет, подумал я, так дальше жить нельзя, надо что-то делать, а то и жизнь вот так незаметно пройдет...

И они поехали. И все они так или иначе мечтали о городе, который они построят своими руками, которому они сами дадут название. Долгов и Романенко, Раппопорт и Довнер, Лена Нерубальская, Юра Положенцев, Сергей Колесниченко, Юра Малак – всего шестьдесят добровольцев из Одессы. Стоял ноябрь, и в Сибири уже наступили холода, но им было тепло и радостно от сознания своей великой решимости, от молодой энергии, от значительности того, что они совершали.